Челлини погрузился в мрачные раздумья. А не его ли исследования магии привели к такому концу? Разве доктор Строцци не предупреждал его? И разве он прислушался к советам некроманта? Камыш болотный ситник был невинным баловством. Бенвенуто сделал венок из длинных листьев, прицепившихся к его одежде во время бегства от горгон. Сначала он собрал листья в пучки, и это оказалось нелегкой задачей. Они то появлялись перед ним, то исчезали. Затем он сплел изделие и опустил его в расплавленное серебро. Предмет походил на лавровый венок великого Данте. Но если его надевали на голову, он делал своего обладателя невидимым.

По стандартам ювелирного ремесла изготовление венка было достаточно простым делом. С зеркалом все вышло иначе. Задумав его, он настолько погрузился в процесс творения, что едва не сошел с ума от множества теснившихся в воображении вариантов. Пришлось жестко ограничить себя и сосредоточить все свои способности на воссоздании чудовищного облика убитой горгоны. Челлини проводил в своей студии несчетные часы, пока длинными ночами в лампе не сгорало все масло. Сначала он чертил наброски, затем отливал переднюю часть зеркала. Поскольку создание зеркал не входило в перечень его умений, он неделями обучался у мастера-стеклодува. Тот научил его делать выпуклые и искривленные зеркала.

Приобретя необходимое мастерство, Челлини сделал первое зеркало. Он подарил его Элеоноре Толедской, о чем позже правдиво рассказал папе Павлу. (Ему постоянно приходилось задабривать ее, дабы снискать благосклонность.) Чтобы добавить некий блеск к черни этого изделия, он поместил в глаза горгоны два рубина. И затем, убедившись, что может закончить свою тайную работу, Челлини отлил второе зеркало. Он делал его для себя, для достижения мечты своей жизни. Оно могло наградить его даром богов — даром вечной жизни.

Он сверялся с книгами Строцци и размышлял над гримуарами, привезенными из Франции, Англии, Португалии и Испании. Затем с величайшей осторожностью он открыл флакон, в котором хранилась светло-зеленая вода из адского пруда. Воды вечности, набравшись в его сапоги, попали вместе с ним в реальный мир людей.

Положив зеркало на верстак, Челлини вылил магическую жидкость в маленькую полость на задней стороне стекла. Капли, попадая в свинцовую емкость, шипели и свертывались в шарики, словно обычная ртуть. Казалось, они хотели вырваться наружу. Но Бенвенуто быстро приложил к зеркалу лицевую часть медальона и плотно опечатал края. Он шепотом прочитал латинское заклинание из книги Строцци — финальное благословение, завершавшее его работу и навсегда утверждавшее его творение в потоке бытия:

Aequora of infinitio,

Beatus per radiant luna,

Una subsisto estus of vicis,

Quod tribuo immortalis beneficium.

А потом он на всякий случай произнес заклинание на родном языке:

Воды вечности,

Благословенные сияющей луной,

Остановите прилив времени

И пожалуйте дар бессмертия.

Теперь, когда он сделал медальон, оставался последний завершающий шаг. Челлини нужно было убедиться, что амулет выполнял свои функции. Если магия действовала, любой человек, поймав в зеркале лунный свет и свое отражение, должен был навсегда застыть во времени — то есть, обрести такое же неизменное состояние, как его образ, сохраненный в медальоне. Иногда Челлини спрашивал себя, существовал ли на земле искусник, достигший столь больших результатов? Мог ли какой-нибудь мастер его возраста и положения добиться подобных достижений?

Он сел на верстак и, взглянув на свет лампы, отраженный в зеркале, почувствовал… Что? Ликование? Да, но к нему примешивалась горечь сожаления. Он понимал, что никогда не сможет возвестить всему миру о своем феноменальном успехе. Никто не должен был знать о его магической работе. Если святая римская церковь проведает о волшебном амулете, его сожгут на костре. Если короли и принцы узнают о медальоне бессмертия, его поймают, заточат в тюрьму, а бесценная вещь попадет в чужие руки. Позже миром завладеет раса бессмертных людей — без сомнения, такая же коррумпированная и продажная, как смертные монархи и властители. Нет, единственно разумным решением было сохранение «Медузы» в тайне. Пусть ее магические силы достанутся только ему и тем достойным персонам, которых он выберет сам.

Фитиль зашипел и, вобрав в себя последние капли масла, угас. Мастерскую залил свет зимней луны — такой же белой и холодной, как ледник на вершине горы. Челлини вдел цепочку в ушко медальона и повесил его на шею. Спустившись на первый этаж и пройдя на цыпочках мимо спавших учеников, он вышел во двор. Со всех сторон поднимались каменные стены, а над ними в звездном небе сияла полная луна, похожая на мятую монету. Он взволнованно дышал, и в воздух поднимались струйки пара. Был ли он готов подвергнуть амулет окончательной проверке? Сможет ли он принять любые последствия — будь то вечная жизнь или внезапная смерть? Ни один гримуар не гарантировал удачного результата.

Дрожь от тревоги и холода пробежала по его спине. Оцепеневшими пальцами он поднес «Медузу» к подбородку. Сердитый лик горгоны смотрел в его глаза. Челлини нервно перевернул амулет, и искривленное зеркало замерцало в лунном свете. В нем появилось его лицо — с изогнутым носом, темными глазами и пышными усами. Но отражение выглядело странным. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять происходящее. Казалось, что не он смотрел на отражение, а некто другой, застрявший внутри зеркала и чем-то похожий на него, устремил на Челлини растерянный взгляд.

Поверхность зеркала как будто ожила. Словно жидкость внутри была доведена до кипения. Где-то за домом завыла собака, но Челлини не мог оторвать взгляд от зеркала. Он чувствовал, что его затягивало в магический водоворот. Он вращался и тонул, вращался и тонул… Его волосы встали дыбом, кожа покрылась мурашками. «Медуза» вырывалась из его рук, как маленькая напуганная птица. Прежде чем он выпустил медальон из пальцев, его разум померк, колени подогнулись, и брусчатая мостовая метнулась ему навстречу, словно огромная морская волна…

* * *

— Ты уже поел? — спросил тюремщик из-за железной решетки.

Челлини, печалясь о проглоченных осколках алмаза, уныло кивнул головой.

— Тогда передай мне миску.

Челлини поднял ее с пола и понес к двери.

— Скажи, старик, эту пищу сегодня готовили в доме синьора Луиджи? Прости, я имел в виду герцога Кастро.

— Ты спятил? — с улыбкой ответил тюремщик. — Конечно, нет. Если хочешь высказать ему претензии, то ничего у тебя не получится. Еду прислал друг герцога.

Челлини молча ждал.

— Ювелир Ланди, — продолжил старик. — Он всегда носит на цепочке лупу с увеличительным стеклом.

Понятно, подумал Челлини. Тот самый ювелир, который пытался всучить Элеоноре Толедской плохие жемчужины. Позже он перебрался из Флоренции в Рим. Наверное, он с большим удовольствием выполнил это поручение герцога.

— А почему ты спрашиваешь?

— Скоро узнаешь, — проворчал Бенвенуто, заметив еще один крохотный осколок на дне миски.