— Привет, — кричит она, — ты дома?

— Я здесь, — отзывается Кларисса, и по ее голосу Салли сразу же понимает: что-то не так. Уж не стала ли она невольной заложницей одного из Клариссиных «настроений», что время от времени разнообразят их семейную идиллию? Уж не угодила ли она вместе со своим букетом и зарождающимся желанием в тусклую и нездоровую атмосферу недовольства и отчужденности, вызванную тем, что она — в очередной раз расписавшись в своем эгоизме — что-то недомыла, недоубрала, забыла о каком-нибудь важном звонке? Ее радость тает, возбуждение улетучивается. С розами в руке она входит в гостиную.

Кларисса сидит, просто сидит на диване, как в приемной врача.

— Что-то случилось? — спрашивает Салли.

Кларисса смотрит на нее скорее озадаченно, чем удивленно, словно не узнавая. В этом есть мимолетный намек на начало упадка. Если они проживут достаточно долго и не расстанутся (а разве смогут они расстаться после всего, что было), то им придется наблюдать увядание друг друга.

— Ничего не случилось, — отвечает она.

— С тобой все в порядке?

— А? Да. Не знаю. Луи в Нью-Йорке. Он вернулся.

— Когда-то это должно было случиться.

— Он заходил. Просто позвонил в дверь. Мы немножко поболтали, а потом он заплакал.

— Серьезно?

— Да. Более или менее ни с того ни с сего. Потом пришла Джулия, и он убежал.

— Значит, Луи вернулся. Ну и как он?

— У него новый роман. Со студентом.

— Понятно. Что ж.

— А потом Джулия привела Мэри.

— О Господи. Весь цирк здесь побывал.

— Салли! Ты купила розы!

— Что? А, ну да.

Салли с наигранной торжественностью демонстрирует букет и в тот же самый миг замечает вазу с розами на журнальном столике. Обе хохочут.

— Что-то из О'Генри, да? — говорит Салли.

— Роз не бывает слишком много, — отвечает Кларисса.

Салли протягивает ей букет, и в эту минуту обе они простодушно счастливы. Они присутствуют здесь, сейчас. Они умудрились не разлюбить друг друга за минувшие восемнадцать лет. Этого достаточно. В данный момент этого достаточно.

Она возвращается несколько позже, чем собиралась, но не настолько, чтобы нужно было придумывать какие-то оправдания. Уже почти шесть. Она прочитала полкниги и переполнена впечатлениями. Подъезжая к дому миссис Лэтч, она думает о Клариссе и безумном Септимусе, цветах и приеме. Образы из романа, сменяя друг друга, проходят перед ее внутренним взором: человек в машине, аэроплан, рисующий буквы в воздухе. Лора сейчас как бы на границе вымысла и реальности, в мире, где каким-то образом соседствуют Лондон двадцатых, бирюзовый гостиничный номер и эта машина, плывущая по знакомой улице. Она — аристократка, живущая в Лондоне, бледная, очаровательная, слегка фальшивая; она — Вирджиния Вулф; и в то же время она — растерянная и неопределившаяся женщина, мать, водитель, поток чистой энергии наподобие Млечного Пути, подруга Китти (которую она поцеловала и которая, может быть, скоро умрет); ее руки с коралловыми ногтями (один сломан) и с браслетом на запястье сжимают руль «шевроле» в тот самый миг, когда едущий перед ней «плимут» включает тормозные огни, вечернее солнце наливается сочным золотистым светом, а белка, изогнув дымчато-серый хвост в форме знака вопроса, перемахивает через телефонные провода.

Она паркуется возле дома миссис Лэтч, напротив гаража, к козырьку которого приделаны две раскрашенные гипсовые белки; выходит из машины и замирает с ключами в руке, разглядывая фигурки белок. Ее машина производит какой-то странный тикающий звук (это продолжается уже несколько дней, придется заехать в мастерскую). Ее охватывает чувство несуществования. Иначе не скажешь. Стоя рядом с тикающей машиной перед гаражом миссис Лэтч (гипсовые белки отбрасывают длинные тени), она никто и ничто. Побывав в гостинице, она выскользнула из своей жизни и теперь не узнает ни этой подъездной дорожки, ни этого гаража. Она по-прежнему где-то не здесь. По-прежнему с нежностью и вожделением думает о смерти. Стоя перед гаражом миссис Лэтч, она сознает, что давно и страстно мечтает о смерти. Она уехала в гостиницу тайком, как на любовное свидание. Зажав в руке сумочку и ключи, она смотрит на гараж миссис Лэтч. Окошко с зелеными ставнями, проделанное в его белой крашеной двери, придает ему сходство с маленьким домиком, пристроенным к дому побольше. Лора испытывает легкий приступ головокружения, ей становится трудно дышать. Кажется, еще немного, и она рухнет на гладкую бетонную дорожку. У нее мелькает мысль нырнуть обратно в машину и уехать. Но она не позволяет себе этого. Нужно забрать сына, отвезти его домой и доделать праздничный ужин для мужа.

Судорожно вздохнув, она направляется к узкому крыльцу миссис Лэтч. Проблема в необычности ее поступка и в том, что она совершила его тайком. Но ведь ничего дурного она не делала? Она не встречалась с любовником, как какая-нибудь неверная жена из дешевого романа. Она просто уехала из дома на несколько часов, почитала и вернулась назад. А тайной это останется только потому, что невозможно было бы объяснить ни одно из взволновавших ее событий: ни поцелуй, ни торт, ни панику, охватившую ее при подъеме на обрыв Чавес, ни два с половиной часа, проведенные за книгой в гостиничном номере.

Она снова вздыхает и нажимает на прямоугольный звонок, оранжево пылающий в лучах вечернего солнца.

Миссис Лэтч открывает почти сразу — можно подумать, что она стояла за дверью. Миссис Лэтч краснолицая, с огромными бедрами, в шортах, сама доброта. В ее доме всегда царит особый густой запах, что-то вроде аромата жареного мяса, который тотчас наплывает на Лору из распахнутой двери.

— Ну, здравствуйте, — говорит миссис Лэтч.

— Добрый вечер, — отвечает Лора. — Простите, что так поздно.

— Вовсе нет. Мы замечательно проводим время. Заходите.

Ричи, обрадованный, испуганный, весь лучащийся любовью, явно испытывая колоссальное облегчение, выбегает из гостиной. У Лоры возникает впечатление, что она застала его и миссис Лэтч за чем-то не вполне дозволенным и что им пришлось срочно прерваться и впопыхах уничтожать улики. Впрочем, наверное, дело не в них, а в ней самой и ее собственной нечистой совести; видимо, он просто растерялся. Последние несколько часов он провел вне своей привычной жизни. Очутившись — пусть даже ненадолго — у миссис Лэтч, он, возможно, перестал понимать, что происходит, не исключено, что ему стало казаться — и, конечно, особой радости это не вызвало, — что он всегда жил и будет жить среди этой массивной желтой мебели и стен, обитых тканью из волокна рами.

Залившись слезами, Ричи кидается к матери.

— Ну все, все, — говорит Лора, подхватывая его на руки. Она вдыхает его запах, запах какой-то первозданной чистоты и чего-то такого, что не поддается определению. Ей становится лучше.