Сетон промолчал. Ларс понимающе кивнул.

— А как по-твоему? Кто приходил к нашей сестре в тяжкий момент ее жизни? Кто, если не Спаситель?

— Какой-нибудь отощавший от пьянства бродяга. Дверь перепутал. А на голове… что ж — на голове… терновый венец! Х-ха… Скорее всего, солома из канавы.

— О, ирония… Что же, ирония иной раз помогает унять муки совести. Но если оставить иронию в стороне, что бы ты сказал?

— Лучше меня сказал Вольтер, хотя и имел в виду нечто иное: если бы Бога не было, его следовало бы выдумать. Твоей Эльзе Густаве приходит на помощь ее фантазия. Что ж… когда у кого-то возникают галлюцинации, его запирают в дом для душевнобольных. Но некоторые галлюцинации неприкосновенны, поскольку имя им — религия.

Ларс Свала опять ласково улыбнулся. В его ответе не слышалось ни единой нотки раздражения.

— Спаситель наш многолик. У него столько же обличий, сколько душ, которым Он протягивает руку помощи. Среди нас есть и простые люди, им нужен Спаситель попроще. Для тебя Он будет выглядеть совсем по-другому.

— А для тебя?

Свала задумался. На лицо его набежала тень огорчения.

— Я все еще жду день, когда Он явится ко мне во плоти и даст вкусить святой крови, как Эльзе Густаве. Я уже был при смерти. Давно. Тяжелейшая лихорадка не оставляла никаких надежд на спасение. Трясся от страха, понимал, что обречен. Грехов за мной накопилось немало. Главный — игра. Страсть к азартным играм стоила мне и друзей, и семьи, и немалого состояния. Пастор сидел у моего смертного ложа, бормотал молитвы и все поглядывал на колокольню за окном. Торопился, должно быть. Что стоят их догмы, как ты считаешь? Зачем они? А вот зачем: помеха странствию, шлагбаумы на путях истинной веры, возведенные исключительно для взимания платы за проход. Я сам не заметил, как впал в дрему — и привиделись мне райские сады, и самое главное — другой Бог, не Тот, о котором бормотал этот торопливый пастор. И я, не говоря ни слова, молча отказался от старой веры, без вопросов и сожалений отдался новой. И как ты думаешь, что было дальше? А вот что: я проснулся здоровым. От смертельной лихорадки не осталось и следа. И скоро, очень скоро понял: я не один. Есть и другие.

Ларс Свала протянул руку, чтобы положить Сетону на плечо, но тот поспешно отстранился, и рука повисла в воздухе.

— Как пастырь нашего маленького сообщества я научился понимать ближних. Многие приходят ко мне, богатые и бедные, знатные и обездоленные. И у всех разные пути к истине. Но ты не такой, как другие. С тобой что-то совсем иное. Боль, что тебя терзает… я ничего подобного не видел. И страдание твое так продолжительно, что за долгие годы ты научился его скрывать, оно никогда не выражается на твоем лице… Я сказал «никогда», но это не так. Бывают моменты, когда мысли твои пребывают в рассеянии, и тогда… тогда лицо твое искажается в гримасе неизбывной душевной боли. В жуткой, надо признаться. Не знаю, замечал ли ты сам ее, эту гримасу. Могу предположить, что ты не слишком набожен. Но знай: душа Спасителя особенно возрадуется, когда удается спасти от адского пламени души самых закоренелых грешников. Таких, как ты. В душу твою закрадываются сомнения, иногда ты сердцем чувствуешь тоску по святому образу — и это и есть главное доказательство существования Бога. Семя, зароненное Спасителем. Не мешай же Ему взрастить его.

— И какой же вывод? Из твоих слов можно сделать вывод: любое движение души, даже порочное, имеет божественное происхождение.

Свала покачал головой и вновь улыбнулся своей детской улыбкой:

— Нет, вывод совсем иной. Вывод вот какой: Господь дает право отличить божественное от дьявольского. Иногда это нелегко, но тебе, думаю, по силам… И вот что: у дверей корзина со свежим хлебом. Преломи его с нами, присоединяйся к нашему сообществу. Здесь и только здесь найдешь ты утешение. Послушай и других, кого удостоил Господь Своей милости, а потом мы с тобой обсудим их рассказы. — Ларс Свала поднял руку, словно предупреждая возможные возражения. — Неужели ты думаешь, я не вижу твоих сомнений? Но здесь, как и везде: первый шаг диктуется доверием.

Сетон отломил большой кусок еще теплого ржаного хлеба и вдруг понял: ест он вовсе не из вежливости, а потому что очень голоден, а ни на что другое денег у него нет.

К своему дому Сетон подошел ближе к ночи. В голове все еще звучали слова еретика и сектанта Ларса Свалы. В подъезде, как всегда, несколько пьяниц. На этот раз пьянее обычного. Видимо, их осенила здравая мысль: лучше пропить последние рундстюкке, чем дожидаться, пока тебя обчистят. Самые опытные заранее вывернули карманы — верный способ не вынуждать воров делать ненужную работу, а потом срывать разочарование и злость ударами и пинками. Булыжник у калитки загажен, как никогда; он даже поскользнулся и спугнул целый рой мух. Во дворе в клетке храпит во сне старая свинья; на прутья навешаны обломки медной посуды, призванные играть роль сигналов тревоги: загремят, значит, воры опять пытаются увести свинью.

Как всегда, задержался в тени, оценивая обстановку. Решил было, что все спокойно, но какое-то неназванное чувство сверх известных пяти уведомило: он не один. Луна спряталась за облаками; он присмотрелся и в звездном свете увидел маленькую фигурку.

— Господин? — тихий шепот.

Он видел ее и раньше: одна из девчонок, постоянно шмыгающих в квартале. Родители не замечают ее, но и она, в свою очередь, плевать хотела на обязанность присматривать за младшими. Прекрасно знает: если успеет появиться дома, пока родители еще не протрезвели, никакого наказания не последует. Что ей нужно? Догадаться нетрудно: решила сделать его одной из дорожных вех на пути к публичному дому на Баггенсгатан.

— Я вас уже несколько часов жду. — И тут же приложила палец к губам: отвечать не надо. — И не я одна.

Знаком велела подойти поближе и указала на окно его угловой комнаты. Он присмотрелся и увидел еле заметный свет, настолько слабый, что, если не знать, ни за что не заметишь. И даже сейчас, когда знаешь: то светит еле-еле, то вдруг наступает полная тьма.

Кто-то его там ждет. Засада?

— На закате пришли. А я и думаю — если друга дожидаются, почему свет не зажигают? Тихо сидят, как мыши. Ждут.

Сетон инстинктивно отпрянул от калитки и встал за кирпичным столбом.

— А ты знаешь, кто они?

— Одного знаю. Пальт Кардель. А с ним какой-то дядька, тощий, как салака. И еще двое из Индебетки.

— И с чего ты решила меня предупреждать?

— Господин живет здесь уже давно. Один из нас, можно сказать. И что было бы с Городом между мостами, если б хотя бы соседи не подставляли друг другу плечо? Но, как говорится, сделал добро — получи добро в ответ. Может, у господина найдется несколько лишних монеток в кошельке?

Сетон проворчал что-то, порылся вслепую в немногих оставшихся монетах, нащупал шиллинг и протянул девчонке. По крайней мере, теперь не придется платить хозяину. В это логово он уже не вернется.