На четвертый день всё было готово: Бабасахиб получил удар ножа в бок, когда совершал утреннее моление. Вместе с ним погибла вся его семья. Убийцу не нашли, и неприкасаемые заволновались: англичане не хотели искать того, кто убил их лидера?! Будь они прокляты! Тем более что в кварталах неприкасаемых тут же стало известно: убийца бросил на месте преступления нож. Прекрасный охотничий нож, с рукоятью из оленьего рога. Такие ножи в ходу только у белых.

Чтобы предотвратить мятеж, англичане в ультимативной форме потребовали от Ганди выступить и успокоить народ. И уже с утра на площадь, где была установлена дощатая трибуна, стали стекаться люди.

Желая добиться как можно большего эффекта, власти организовали прямую трансляцию выступления Махатмы Ганди по радио. Вещание шло на всю Индию…

—…Братья! События, совершившиеся за последние несколько месяцев, были крайне позорны для всех народов Индии! Если бы моё тело проткнули шпагой, я вряд ли испытывал бы больше страданий. Я бесчисленное множество раз говорил, что сатьяграха[105]не допускает насилия, грабежей и поджогов, а между тем во имя истины и свободы северяне и пуштуны сжигают здания, силой захватывают оружие, вымогают деньги, останавливают поезда, срезают телеграфную проволоку, убивают невинных людей, грабят лавки и дома, принадлежащие частным лицам.

Эти дела ни в какой мере не пошли на пользу народу, истине и делу свободы. Они не принесли ничего, кроме вреда. Сожженные здания представляли собой общественную собственность, и их, разумеется, придется отстроить за наш счет. Убытки, причиненные магазинам, которые остаются закрытыми, являются тоже нашими убытками. Террор, господствующий в Пенджабе и Белуджистане вследствие военного положения, тоже является результатом примененного ими насилия. Говорят, что много невинных погибло в результате применения военного положения. Если это так, то и за это ответственность падает на деяния, о которых я уже говорил. Таким образом, вы видите, что все эти события только повредили нам. Кроме того, эти деяния чрезвычайно повредили движению сатьяграхи.

Ганди перевел дух, отпил воды из стоявшей перед ним чашки тончайшего «бумажного» фарфора и, скорбно помолчав, продолжал:

– Когда конгрессом было постановлено начать бойкот правительственных титулов, судов, учебных заведений, законодательных органов, а также иностранных тканей, то почти все виды бойкота были в большей или меньшей степени проведены теми, кого это касалось. Хотя ни один вид бойкота не был проведен полностью, но всё же в результате, несомненно, получилось умаление престижа всего, что в каждом отдельном случае подвергалось бойкоту. Наиболее важным видом бойкота был бойкот насилия. Одно время он, казалось, проводился вполне успешно, но теперь выяснилось, что ненасилие не вошло ещё в плоть и кровь. По зрелом размышлении я убеждён, что несотрудничество без применения насилия внушило народу сознание его силы. Оно выявило скрытую в народе способность сопротивляться страданиям. Оно вызвало пробуждение масс, которого, пожалуй, нельзя было достичь никаким другим способом.

Но сейчас, когда убийцы и рядящиеся в гордые одежды борцов за свободу и независимость разрушают все те плоды, которые принесло несотрудничество без насилия!

Толпа заколыхалась. Раздались голоса: «А что же нам делать, учитель?» Ганди ближе склонился к микрофонам и повысил голос:

– Сегодня мы столкнулись с положением, которое заставляет нас крикнуть: «Остановитесь!» Ибо в то время, когда отдельные лица держатся твердо и по- прежнему продолжают верить в несотрудничество, большинство тех, кто непосредственно участвовал в движении, фактически утратили в него веру, а многие слабые духом с вожделением смотрят на безумцев Пенджаба. Уже раздаются призывы повторить их путь и, отказавшись от бойкота насилия, ввергнуть нашу общую землю в кровавую междуусобицу. Но те, кто в самом деле желают свободы и справедливости, должны немедленно с негодованием отвергнуть этих крикунов и провокаторов!

На чердаке четырехэтажного дома лежали двое. Худой нага-баба[106]с раскрашенным лицом тихо-тихо, одними губами переводил своему товарищу речь Махатмы. Его спутник, закутанный в длинные одежды ученика садху, прильнул к окуляру оптического прицела длинной, тонкой, непривычной на вид винтовки…

– Он говорит, что перед народом двоякая обязанность. Во-первых, они все должны покаяться в своих грехах, а во-вторых – твердо решить отказываться от всякого насилия.

– Что, и комаров не бить? – почти беззвучно фыркнул второй и аккуратно придавил особо нахального москита.

– Ага. Ты уже взял его на прицел, Сашаджи?

– Не бурчи под руку, товарищ Ранадиве.

– Я же просил тебя, Сашаджи, называть меня просто Бхалчандра Тримбак[107]…

– Ох…ть, как просто… Не бормочи!..

—.Пока мы не раскаялись и не осознали своих ошибок и открыто и всенародно не исповедались в них, мы не изменим по-настоящему нашего поведения и нашего положения! – вещал Ганди, потрясая сухонькой рукой. – Первым шагом здесь должно быть следующее: те из нас, кто захватил оружие, должны немедленно его вернуть и сдаться властям!

– Во сука, – прокомментировал услышанное Белов, а про себя добавил: «И этому гаду в советское время памятник поставили. Б…!»

Он несколько раз глубоко вздохнул, пошевелил пальцем, выбрал слабину спускового крючка.

Ганди поперхнулся, снова отпил воды.

– Далее, в доказательство того, что мы действительно раскаиваемся, мы должны пожертвовать каждый не менее восьми анна в пользу семейств лиц, убитых мятежниками, и хотя никакие денежные пожертвования не могут уничтожить результатов ужасных деяний, совершенных за последнее время, но все же наши пожертвования будут некоторым доказательством нашего раскаяния. Я надеюсь, что никто не уклонится от этих пожертвований под предлогом того, что он не принимал участия в этих дурных деяниях. Потому что, если бы те, кто не участвовал в них, отважно выступали для устранения беззакония, то взбунтовавшаяся чернь наткнулась бы на препятствия в своих действиях и сразу поняла бы: как дурно она поступает! Я позволю себе сказать, что если бы мы двинулись на защиту зданий, на спасение невинных и на поддержание порядка, не боясь смерти, то мы бы имели успех. Пока у нас не будет такой смелости, до тех пор злодеи всегда будут пытаться запугать нас и заставить участвовать в их злодеяниях. Страх перед смертью одновременно лишает нас доблести и религии, ибо отсутствие доблести есть отсутствие религиозной веры!