— Все ЯСНО? — кричит Шеймус.

— Д-д-да.

— Хорошо. А теперь ответь мне на один вопрос, и мы все разойдемся по домам. Где, черт возьми, твоя сестра?

Меня начинает трясти. Горячее мокрое пятно расползается по брюкам, ткань прилипает к бедру. У меня дрожат зубы. И хорошо: не так просто будет распознать ложь.

— Я, я, я… я не знаю. Наверное, она ушла.

— Джек! — обращается к кому-то Шеймус. — Думаешь, он прав? Мы вроде все были уверены, что она его не бросит. Что сказано в ее характеристике?

— В ее характеристике сказано, что единственный человек, который знает ее лучше, чем ее характеристика, — это он.

Этот голос мне тоже знаком. В памяти всплывает санитар в форме зеленого цвета. Ты молодец. Снова музей. Вероятно, работает та же команда, что логично: это секретное агентство, секретных агентов не должно быть слишком много. Всякий раз, принимая в команду нового человека, риск провалить задание немного возрастает. Сердце колотится как сумасшедшее, и я отчаянно цепляюсь за детали. Детали позволяют все держать под контролем.

Шеймус сплевывает, и пенистая лужица слюны падает на листья справа от меня.

— Проверь за деревьями.

Они входят в лес, и за спиной я слышу треск и шорох. Некоторое время спустя двое агентов, лысый мужик в кожанке и женщина с эльфийской прической, пробегают мимо меня к стене. Мужик тяжелым ботинком втаптывает яблоко в грязь, но не смотрит на него. Я стараюсь не дышать слишком громко.

Ни один, ни вторая на меня не смотрят, и к лучшему, потому что мое перекошенное от слез и отчаяния лицо наверняка не самая лучшая мина для игры в покер. Мужик исчезает за зелеными железными воротами. Когда он снова появляется в поле зрения, он порхает от одного окна пустующей школы к другому, как привидение, и я почти не могу его разглядеть.

— Ни следа, Шеймус, — говорит он, возвращаясь ровно через шесть минут. (Я это точно знаю, потому что счет — это последнее, что не позволяет моей башке взорваться даже без вмешательства господина Турагента-Баллистика позади меня.)

— Проклятье, — вздыхает Шеймус. — Ладно, вяжите Кролика. Когда вернемся, узнаем мнение Генри по поводу того, что с ним делать дальше.

Мне выкручивают руки за спину, и с пластмассовым треском в мои и без того ободранные запястья впивается пластик наручников-стяжек. Я скашиваю глаза вправо и вижу Ингрид — она тоже стоит на коленях среди палой листвы. Я смотрю на яблоко. Смотрю на нее. Мои собственные слова предательски вползают в голову.

Второй вариант: скажи им правду. Ты немного оступилась, но теперь снова в игре.

У нее дрожат губы, как будто сквозь нее пропустили электрический разряд, но ее глаза пусты. Она знает то же, что и я, и я со страхом понимаю, как заманчиво сейчас выглядит перспектива рассказать им все как есть, чтобы вернуть расположение семьи.

Она не размыкает губ.

Давление на затылок ослабевает. Я слышу хруст листьев за спиной: Шеймус отступает на один, два, три шага. Щелчок разблокировки телефона. Остальные три агента группкой стоят возле Ингрид. Один из них прячет пистолет в куртку и вынимает пачку сигарет. Без оружия в руках он совершенно непримечателен. Сомневаюсь, что узнаю это невыразительное бледное лицо и каштановые волосы, если увижу его на улице. За такую обезличенность ему, вероятно, и платят. Он чиркает спичкой и прикуривает сигарету.

«Ну что же вы», — истерично думаю я. Даже наполовину погребенное в прелой листве, яблоко все еще смотрит прямо на меня. Пошевеливайтесь, уводите нас отсюда. На обратном пути вам заодно выдадут талоны на рак легких.

Он бросает спичку, и я наблюдаю за тем, как она падает к его ногам. Бросить еще недотлевшую спичку на сухие листья? Боже. Во всяком случае, теперь точно ясно, что платят этому типу не за мозги.

Я смотрю туда, куда упала спичка. Лесной пожар, к счастью, не разгорается, но я все равно продолжаю смотреть.

Я продолжаю смотреть, потому что рядом с упавшей спичкой, прямо перед потертым черным ботинком агента фоновый шум листвы внезапно пропускает сигнал красных кудрявых волос.

— Рита, это Шеймус, — сзади бросает Шеймус в трубку. — Это провал. Никаких следов Красного Волка.

Волк.

Листья взметаются вихрем.

Все происходит настолько быстро, что я забываю дышать. Она вскакивает с земли, разрывая лиственный покров, как дельфин, выпрыгивающий на поверхность воды, и, вскочив, совершает разворот. Женщина с короткой стрижкой реагирует первой, но словно бы забывает о пистолете, не успев даже прицелиться, и вместо этого накрывает рукой ярко-красную жидкость, брызнувшую из ее горла. Что-то сверкает в белом кулаке, плавно скользит по безупречной архимедовой спирали, перерезая шею лысого агента, который безрезультатно ловит угол, чтобы не задеть выстрелом умирающего товарища.

Курильщик, который, похоже, умрет все-таки не от рака, даже не успевает сунуть руку в куртку. Его тело падает рядом с остальными. Три трупа менее чем за две секунды. Три трупа с геометрической точностью.

«Трое мертвы, — шокированно думаю я, гортанью чувствуя кислый страх, — но их четверо».

И я изворачиваюсь, неуклюже привставая на ноги, теряя равновесие из-за связанных рук, а телефон Шеймуса только сейчас выпадает у него из рук. Он наставил пистолет на Бел. На меня он не смотрит, его лицо вытянуто от удивления и слепой ярости. Я мчусь на него по сухой земле. Вот он в четырех шагах, в трех…

Я бросаюсь на него. За долю секунды до того, как воздух расплывается, я успеваю заметить, какой он крепкий, сильный. Сердце ухает куда-то в пропасть. Я вешу всего пятьдесят семь килограммов. Задней долей мозга я вычисляю массовую скорость, и, когда он кидается на меня в ответ, я понимаю, что этого недостаточно. Он пристрелит меня, а затем и мою сестру. Перед собой я не вижу ничего, кроме лица нашего будущего убийцы.

Я врезаюсь в руку, которая держит пистолет. Она даже не дрогнула. Согнутый локоть выбивает из меня дух, и я заваливаюсь на листья. Он удивленно смотрит на меня.

А его лицо…

Только подумай повернуться ко мне лицом, и я снесу тебе голову с плеч…

Он ловит мой взгляд и колеблется. Выражение его лица меняется: кровавая ярость уступает бледному, беспомощному страху, и я словно смотрю в зеркало и вижу свое собственное лицо — лицо человека, который знает, что вот-вот умрет.

Почему ты не хотел видеть мое лицо, Шеймус? Теперь я никогда этого не узнаю.

Я уставился в темный глазок его пистолета. Я жду выстрела, удара, пули. Я жду боли и мгновенного окончания. Я жду, и жду, и жду.

БАБАХ.

Я оглушен, воздух на невыносимой скорости вопит у меня в ушах. Передо мной его лицо дергается назад, сзади расплывается красное пятно.

БАБАХ.