Нет. Господь дал ему дело. Нельзя бросить его незаконченным.

«Ах, если бы только его можно было закончить».

Он стиснул зубы. Он закончит. Он должен. И перед тем, как умереть, он снова будет жить в том мире, где девицы не непокорствуют, а бесы не разгуливают под христианским солнцем.

Константин миновал убранное поле и обошел выпас с конями. Край леса отбрасывал голодные тени. Он отвел взгляд и устремил его на щиплющих высокую траву животных. Какое-то яркое пятно мелькнуло между серыми и гнедыми боками. Константин прищурился. Один конь, боевой жеребец Петра, застыл неподвижно, высоко вскинув голову. Тоненькая фигурка стояла у его передней ноги темным силуэтом на фоне заката. Константин тут же ее узнал. Жеребец наклонил голову и прикусил кончик ее косы, а она по-детски засмеялась.

Константин никогда не видел Васю такой. Дома она была то серьезной и настороженной, то небрежной и очаровательной: сплошные глаза, угловатость и бесшумные стопы. Но сейчас, под небом и одна, она была хороша, как годовалая кобылка или только полетевший сокол.

Константин придал лицу маску холодности. Ее люди одаривали его воском и медом, молили о советах и молитвах. Они целовали ему руку, лица их светлели при его появлении. А вот эта девица избегала его взгляда и его шагов, однако какая-то лошадь, бессловесная тварь, способна была вызвать у нее это сияние. Это сияние должно было бы предназначаться ему… Богу, и ему, как Божьему посланнику. Анна Ивановна правильно о ней говорила: жестокосердая, непокорная, лишенная девичьего стыда. Она беседует с бесами и посмела хвастливо заявить, будто спасла ему жизнь!

Однако его пальцы зудели от желания схватить доску, воск и кисти, чтобы запечатлеть любовь и одиночество, гордость и зарождающуюся женственность, которые читались в очертаниях девичьей фигурки. «Она спасла тебе жизнь, отче Константин».

Он решительно прогнал и эту мысль, и этот порыв. Кисти и краски нужны для прославления Бога, а не восхваления немощи этой временной плоти. «Она призвала нечистую силу, а спасла меня десница Божья». Но даже когда он заставил себя отвернуться, картина слово запечатлелась на его веках.

* * *

Вася зашла на кухню в лиловых сумерках, все еще румяная от дневного солнца. Схватив миску и ложку, она положила себе еды и отошла с ней к окну. В сумерках ее глаза стали еще зеленее. Она жадно ела, время от времени замирая, чтобы полюбоваться долгими летними сумерками. Твердыми неспешными шагами Константин подошел к ней. От ее волос пахло землей, солнцем и озерной водой. Она не отрывала взгляда от окна. Деревня сияла освещенными окнами, бледная луна парила в небе среди кружевных облаков. Молчание между ними затягивалось, особенно заметное среди кухонной суматохи. Его нарушил священник.

– Я принадлежу Господу нашему, – тихо проговорил Константин, – но мне было бы жаль умереть.

Вася бросила на него быстрый удивленный взгляд. В уголке ее губ мелькнула тень улыбки.

– Не могу поверить, батюшка, – отозвалась она. – Разве я не лишила вас быстрого пути на небо?

– Я благодарен тебе за то, что остался жив, – продолжил Константин чопорно, – но Бог поругаем не бывает. – Он неожиданно положил на ее руку теплую ладонь. Улыбка сбежала с ее лица. – Запомни, – завершил он.

С этими словами он вложил ей в руку какой-то предмет. Натруженная косой ладонь скользнула по ее пальцам. Он ничего не сказал, только посмотрел ей прямо в глаза. Вася внезапно поняла, почему все женщины просят его молитв, поняла и то, что его теплая рука, четкие черты его лица – это оружие, которое можно пускать в ход, когда не работает сила слова. Он хочет так добиться ее повиновения: своей шероховатой рукой, своими прекрасными глазами.

«Неужели я такая же дура, как Анна Ивановна?» Вася вскинула голову и отдернула руку. Он не стал ее удерживать. Она не заметила, что его пальцы дрожали. Он пошел прочь, и его тень заплясала по стене.

Анна подрубала простыни на своем месте у огня. Она встала, и ткань соскользнула с ее коленей, упав на пол, забытая.

– Что он тебе дал? – прошипела она. – Что это было?

На заострившемся лице выступили пятна.

Вася понятия не имела, что это было, но подняла вещицу так, чтобы мачеха увидела. Это оказался деревянный крест с двумя тянущимися руками, вырезанный из гладкой сосны. Вася посмотрела на него не без удивления. «Что это, отче? Предостережение? Извинение? Вызов?»

– Крест, – сказала она.

Анна схватила его.

– Он мой! – заявила она. – Он хотел отдать его мне! Убирайся!

Вася могла бы сказать многое, но выбрала самое безопасное:

– Конечно, хотел.

Однако она не стала уходить, а вместо этого подошла с миской к столу, чтобы выпросить у Дуни еще порцию и стащить у отвлекшейся сестры горбушку хлеба. Еще несколько минут – и Вася уже вытирала миску куском хлеба и смеялась над растерянной Ириной.

Анна больше ничего не сказала, но и за шитье не стала браться. Вася, несмотря на смех, ощущала на себе обжигающий взгляд мачехи.

* * *

В ту ночь Анна не спала, а металась от своей постели к церкви. Когда синюю летнюю ночь сменил ясный рассвет, она отправилась к мужу и растолкала его.

За эти девять лет Анна ни разу добровольно не приходила к Петру. Петр очень решительно начал ее душить, и только потом понял, кто это. Волосы у Анны упали серовато-коричневыми прядями ей на лицо, платок сбился на сторону. Глаза напоминали два речных голыша.

– Милый! – ахнула она, растирая шею.

– Что случилось? – вопросил Петр. Оставив теплую постель, он принялся спешно одеваться. – Что-то с Ириной?

Анна пригладила волосы и поправила платок.

– Нет-нет.

Петр натянул рубаху через голову и завязал кушак.

– Тогда что? – вопросил он не слишком ласково.

Она его напугала, и сильно.

Анна дрожала, потупив глаза.

– Вы заметили, что ваша дочь Василиса сильно выросла за этот год?

Руки Петра замерли. Зарождающийся день бросил на пол бледно-золотые полосы. Анна никогда не интересовалась Васей.

– Вот как? – сказал он недоуменно.

– И что она стала вполне привлекательной?

Петр моргнул и нахмурился.

– Она еще ребенок.

– Женщина! – огрызнулась Анна. Петр был ошарашен. Она никогда прежде ему не перечила. – Невоспитанная девица, одни руки и ноги, но за ней будет хорошее приданое. Лучше бы прямо сейчас выдать ее замуж, Петр Владимирович. Если она потом подурнеет, то может и вовсе не найти мужа.

– За год не подурнеет, – отрезал Петр. – И уж конечно, не за ближайший час. Зачем ты меня разбудила, жена?

Он ушел из спальни. Сладкий аромат свежевыпеченного хлеба уже наполнял дом, и есть ему хотелось.