Хелен открыла сумочку и извлекла из нее что-то свернутое в трубку. Прежде чем развернуть, глянула в лицо генерала, освещенное газовыми фонарями, стоящими вдоль центральной дорожки сквера; она словно тянула время, пытаясь вызвать его заинтересованность. Но Муравьев ждал с невозмутимым видом. Хелен медленно развернула свиток и повернула его так, чтобы свет от фонарей падал на него.

— Вам знакомо это лицо?

Муравьева качнуло, будто он получил внезапно тот самый апперкот: слегка повернув голову, на него смотрела Катрин с портрета Гау, того, который он не смог выкупить и который достался князю Барятинскому.

— Откуда он у вас? — севшим до сипоты голосом спросил генерал.

— Значит, знакомо. — Хелен свернула плотную бумагу в трубку и убрала свиток в сумочку. — Надеюсь, вы понимаете, что означает наличие у нас этого портрета?

— Его выкрали у князя Барятинского…

— Скажем так: позаимствовали на память. Но я спрашиваю не о том, как он у нас появился, а для чего?

— Для чего? — повторил Николай Николаевич. Понял, что прозвучало глуповато, но он все еще не пришел в себя от появления в его жизни снова этого прекрасного и в то же время злополучного портрета, и в голове гуляли завихрения.

— Как я держала сейчас в руках портрет вашей жены, так мы держим в руках ее саму. Пока что фигурально, — добавила Хелен, с удовольствием отметив, как дернулся Муравьев, — однако в любой момент это может случиться фактически…

— Не смейте мне угрожать! — хриплым от ярости голосом перебил ее генерал.

— Это не угроза, а предупреждение, поскольку все зависит от вас, my darling.

Хелен просто купалась в волнах бессильной (как она считала) ярости могущественного генерал-губернатора, от взгляда и слова которого трепетала половина России. «Как же умен и дальновиден сэр Генри, — думала она, — что не позволил мне тривиально убрать этого пошлого чиновника. Не-ет, вот так вот подцепить на крючок, чтобы затрепыхался, холодным потом покрылся и на что угодно был готов — это и есть высший класс профессионала-разведчика. Пусть противник оценит твои возможности, твою власть над его слабостями, пусть прочувствует неизбежность своего падения — и он весь твой, со всеми потрохами. И сэр Генри даже повторил со вкусом: with all giblets[26]!»

— Вы, очевидно, хотите, чтобы я остановил продвижение России на Амур? — сдержав себя, хмуро спросил Муравьев. — Так я сразу скажу: машина запущена, и у российского императора нет видимых причин, чтобы ее остановить.

Он говорил внешне спокойно, а внутри все трепетало в тревоге за Катрин. От этих негодяев-джентльменов можно ожидать чего угодно: они ведь действуют, опираясь лишь на голый расчет. И, между прочим, убеждены, что так и должен вести себя нормально мыслящий человек. Об этом ему поведал в одну из встреч в Петербурге Лев Алексеевич Перовский, много общавшийся с британцами по окончании битвы при Ватерлоо, участником которой ему довелось быть, и в командировках в Англию после назначения его министром уделов и управляющим Кабинетом его величества.

— Мы хорошо знаем принципы работы вашей машины. От вас требуется только одно — не форсировать сплавы по Амуру. Все остальное выполнят ваши бюрократы. Вернее, не выполнят, если ваш император не будет их пинать.

— Я три года долбил, как дятел: нужны сплавы, нужны сплавы, нужны сплавы — и вдруг замолчу? У кого-то это, конечно, вызовет облегчение, но у императора — точно! — подозрение: мол, что-то тут не так. — Муравьев задумался. Хелен ждала. — Другое дело — если сплав запустить и он провалится — к примеру, из-за непроходимости Амура.

— Это самое лучшее, что можно придумать! — искренне воскликнула Хелен.

— Вы так думаете? — Муравьев тяжело посмотрел на нее. — Хорошо, примем этот вариант. И что, мне надо что-то подписать?

— Нет. Мы используем более надежный способ.

— И какой же? — по-прежнему мрачно полюбопытствовал генерал. А сам подумал: «Наверное, устроят что-нибудь компрометирующее. Ну и пусть, сейчас главное — увезти Катюшу из Европы, а там — Бог не выдаст, свинья не съест».

— Если вы нас обманете, наш удар возмездия будет абсолютно неожиданным и сокрушительным.

Такая фраза из уст хорошенькой женщины прозвучала столь высокопарно, что Муравьев невольно усмехнулся. Хелен оскорбилась:

— Это слова моего шефа, а он их на ветер не бросает.

— Не сомневаюсь. — Муравьев покосился на сумочку в ее руках. — А вот насчет портрета — нельзя ли…

— Нельзя, — оборвала Хелен. И добавила, смягчая резкость: — Это собственность отдела, генерал, и не в моей компетенции ею распоряжаться.

Он кивнул: мол, понимаю, понимаю…

Она встала. Поднялся и Муравьев.

— Прощайте, my darling general! — Под ее насмешливостью он вдруг с удивлением различил нотку горечи и не смог на нее не откликнуться, напомнив ей о недавнем прошлом:

— Прощайте… Алиша.

Она вскинула голову, встречая его грустный взгляд, отвернулась, шагнула от скамьи, но сразу обернулась:

— Кстати, наша машина тоже запущена, и в день «X» произойдет то, что должно произойти. Опередить нас вы не сможете, устоять — тоже, так давайте хотя бы избежим лишних жертв с обеих сторон.

— Это касается и моей жены, — твердо и тяжело сказал Николай Николаевич. — Учтите, если с ее головы упадет хоть волос…

— Не упадет, — ответила она, уже уходя. — Делайте свое дело.

— Вот именно: делай свое дело — и будь что будет, — задумчиво произнес генерал, глядя ей вслед.

1

— Сашенька! — Николай Романович Ребиндер со вскрытым письмом в руке прошел в будуар жены. — Ты только взгляни, Сашенька, от кого мне пришло послание. От самого канцлера Нессельроде!

Александра Сергеевна сидела за пяльцами — вышивала. Она тяжело переносила первую беременность — всего-то три месяца! — и домашний доктор посоветовал ей для отвлечения внимания от тошноты заняться рукоделием. Екатерина Ивановна Трубецкая «во глубине сибирских руд» обучилась сама разным видам вышивания и научила всех четырех дочерей, так что Саша с большой охотой последовала совету врача. Более того, маймачинский амбань, узнав о недуге юной жены кяхтинского градоначальника, прислал мастерицу сучжоуской вышивки шелком по шелку, и та научила Сашеньку этому древнему искусству. Чтобы вышить даже простенькую картинку по-сучжоуски, нужно потратить месяцы кропотливого труда, а именно это и требовалось в Сашином положении. Она выбрала сюжет «Бабочки на цветах вишни» и уже третью неделю с удовольствием занималась им, стараясь путем тщательного подбора ниток передать тончайшие оттенки рисунка. После завтрака и прогулки садилась за пяльцы и не отрывалась до обеда. Вот и сейчас муж застал ее столь увлеченной работой, что она даже не слышала его слов и шагов. Пяльцы стояли у окна, чтобы было удобным освещение; солнечный свет пробивался через кисею летних штор, обрисовывая тонкий изящный профиль, оттененный волнистыми каштановыми волосами.