* * *

Подъехав к тюрьме, Ярдли долго сидела в своей машине. Глядя на черные тучи, застилающие луну, она позвонила директору тюрьмы Гледхилл на личный сотовый телефон и попросила устроить ей свидание, объяснив, что Тэра пропала и ей нужно немедленно повидаться с Кэлом. Не задавая никаких вопросов, директор тюрьмы сказала лишь, что ей нужно двадцать минут, чтобы обеспечить все меры предосторожности.

Ярдли вышла из машины. Охранник, здоровенный верзила, в ту ночь сопровождавший Кэла в дом Олсенов, ждал у входа. Рядом с ним стоял второй охранник, молодой, невысокий, в жилах которого текла индейская кровь. Улыбнувшись, молодой индеец сказал:

— Здравствуйте, меня зовут Энтони.

— Добрый вечер.

Направляясь по длинному переходу во второй корпус, в котором содержались приговоренные к смертной казни, Ярдли вдруг вспомнила, что Остин Кетнер по-прежнему находится в камере предварительного заключения. А ведь это не тот, кто отправил ей сегодня это письмо, поскольку вся его корреспонденция отслеживается, и, по всей видимости, не тот, кто убил Динов и Олсенов. Рой Лью будет категорически возражать против того, чтобы выпустить Кетнера на свободу. Он заявит, что у того есть сообщник на свободе, и будет всеми силами отстаивать эту версию. Преступников двое, вот почему сувениры у Кетнера, а письмо отправил кто-то другой. Задержание предполагаемого убийцы выставляло шефа Ярдли в самом благоприятном свете, несмотря на то что существовал еще один преступник, скрывающийся неизвестно где.

— Нам пришлось перевести его в карцер, — объяснил Энтони. — Этот больной псих раскроил голову одному из охранников. Проломил череп, — с нескрываемым злорадством добавил он. — А затем, только представьте себе, использовал кровь для того, чтобы рисовать. А рисовал он…

— Заткнись, Энтони! — рявкнул на него второй охранник. Его голос был подобен рыку крупного хищника.

Придя во второй корпус, они повернули направо, туда, где Джессике еще не приходилось бывать. «Отделение административной изоляции» — так официально именовался карцер. Ярдли всегда считала это настоящим варварством, но не могла придумать какую-либо альтернативу. Когда заключенный наглядно показал, что его нельзя содержать с другими заключенными, как еще должно поступать с ним государство?

В голой бетонной камере не было ни окон, ни какой-либо обстановки. Кэл сидел голый, откинувшись к стене, задумчиво закрыв глаза. В углу стояло ведро, рядом лежал рулон туалетной бумаги. Толстый прозрачный плексиглас отделял заключенного от посетителей: прозрачной перегородка была сделана для того, чтобы охранник мог круглосуточно наблюдать за заключенным на случай попытки самоубийства.

— Отвратительно, правда? — сказал Кэл, открывая глаза. — Такое ощущение, будто это лондонский Тауэр пятьсот лет назад, а никак не наши дни.

Джессика опустилась на стальную скамейку по другую сторону от перегородки.

— Мне сказали, ты напал на охранника.

— Ну да, определенно у него останется шрам. Впрочем, он сам виноват. Мне осталось жить всего четыре месяца, а они по-прежнему считают, что на меня подействуют угрозы. У меня больше нечего отнять, любые угрозы мне безразличны. — Эдди устремил на Ярдли пронизывающий взгляд своих голубых глаз. — Джессика, а ты чем собираешься на меня воздействовать?

Она сглотнула комок в горле.

— Тэра пропала. И я сегодня получила письмо.

Достав телефон, она вывела на экран фотографию письма. Встав, шагнула к перегородке и прижала к ней телефон. Кэл поднялся на ноги, высокий и мускулистый, белый, словно альбинос, от десяти с лишним лет отсутствия солнечного света. Гремя кандалами, он приблизился к перегородке. Цепи остановили его в двух футах от плексигласа.

— Очень любопытно, — сказал Эдди. — Он прав насчет твоих чувств к Олсенам?

— Да.

— Есть какие-либо мысли, откуда он узнал, как ты к ним относишься?

— Я была у них дома, а у Динов — нет. Вряд ли в доме Динов что-нибудь сохранилось.

Кэл поднял брови.

— То есть этот человек близко знаком с делом и знает, что дома у Олсенов ты бывала, а дома у Динов — нет… По-моему, это очень четко очерчивает круг подозреваемых.

— Служители закона. Знаю.

Кэл медленно кивнул, не отрывая взгляда от ее лица.

— По-моему, вам следует извиниться перед тем бедолагой, которого вы задержали.

— А я считаю, Эдди, это ты должен перед ним извиниться. За то, что убил его родителей. У него никого не осталось. Никаких близких родственников. И они с братом затерялись в системе приемных родителей.

Кэл сел по-турецки на пол.

— Ты полагаешь, это письмо как-то связано с исчезновением Тэры? Я так не думаю.

— Почему?

— Я никогда не обижал детей. Если это действительно подражатель, он тоже не станет так делать.

— Если только он не запаниковал из-за того, что мы подошли слишком близко.

— Возможно, но какой смысл нападать на тебя? Ты не можешь рассказать ни о чем таком, чего нет у ФБР. Подражателю нужно было бы нанести удар по агенту, возглавляющему расследование, но вместо этого он почему-то нанес удар по тебе. Как ты думаешь, почему?

— Не знаю. — Ярдли подалась вперед. — Если ты знаешь, кто это, Эдди, пожалуйста, скажи мне. — Эти слова отозвались у нее во рту омерзительным привкусом ржавчины. — Пожалуйста! Возможно, у него в руках наша дочь!

Шумно вздохнув, Эдди закрыл глаза.

— Знаешь, о чем я скучаю больше всего? Об океанском ветре, дующем мне в лицо, когда я плыву на яхте. Я не испытывал это чувство уже двадцать лет. Я помню, что у океана есть какой-то запах, но начисто забыл этот запах и заменил его каким-то другим. Это тоже приятный запах, похожий на аромат политой дождем свежескошенной травы, но я понимаю, что океан пахнет не так. Странно, правда, что когда человек не имеет возможности ощутить что-то настоящее, его мозг создает этому замену? — Открыв глаза, он посмотрел на Ярдли. — Но это верно только в отношении запахов. Как ты полагаешь, почему?

— У тебя эйдетическая память[13]. Вот почему ты в своих работах мог великолепно обходиться без натуры. Многие люди, обладающие эйдетической памятью, утверждают, что звуки и запахи воздействуют на них значительно сильнее, чем зрительные образы, хотя наиболее отчетливо они запоминают именно последние. Разве ты сам не замечал это за собой? Или же хочешь услышать от меня комплимент?

Кэл усмехнулся, и его усмешка получилась жуткой.