Отступив, все еще глядя на мальчугана, тонущего в пышном пеньюаре Равенны, Давид выскочил из спальни герцогини.

Он открыл дверь в бордовую залу. Среди сумрака ярко выделялся длинный стол, и на нем, утопая в море белых роз и горевших свечей, лежало тело покойной.

Желтоватое восковое лицо, руки…

Давид подошел ближе… Тот же заострившийся нос, едва тронутые синими пятнами лицо. Он даже различил пятнышко на лбу покойницы – затертый след от твердого и колючего стебля розы. Но восковая Равенна была приготовлена уже не для него. О нем, Рудольфе Валери, в этом доме забыли…

Давид замер: он услышал дыхание, совсем рядом, близко! Где они спрятались на этот раз? Кого они ждали? Он вдруг забыл о сутане, о своей роли священника.

– Равенна! – что есть силы крикнул он. – Ты не знаешь, кто твоя фрейлина! Это – оборотень! В ней течет кровь чернокожей людоедки! Самого дьявола! Мне жаль тебя. Она поиграет с тобой, а потом напьется твоей крови. – Давид с силой ткнул пальцем вверх – в темноту. – Я убью тебя, госпожа баронесса Морр, если еще раз встречусь с тобой! Клянусь тебе…

Он уже отступил назад, но потом, передумав, шагнул к столу. Схватив одну из свечей, Давид вдавил ее в желтое веко – и погасшая свеча криво вошла в глазницу, вытолкнув наружу то мертвое и бесцветное, что осталось от раздавленного слепого глаза. Давид не успел отпрянуть. Его вырвало прямо на белоснежный кружевной рукав покойницы, открывавший ее бледную, прекрасной формы, убранную перстнями кисть.

В сумраке залы, слева от Давида, колыхнулась серая тень.

– Святая Мария! – полный ужаса, пролепетал чей-то голос. – Это же святотатство! – Из темноты выходил пожилой, сухой, как щепка, священник. – Вы сумасшедший, святой отец! Вы – сумасшедший!

Оглянувшись на обезображенное лицо покойной, Давид бросился вон…

Часом позже, пересев в другой экипаж, Давид въезжал в рабочие кварталы Пальма-Амы – серые и однообразные. Он с трудом отыскал нужный ему дом, и вскоре за дверной цепью показался старушечий глаз.

– Вы помните меня? – спросил Давид. – Я приезжал сюда с дамой. Красивой темноволосой дамой. Ее зовут Лейла. Вы помните?

– Здесь не бывает дам, сударь, – показав беззубый рот, зло проговорила старуха. – Уходите-ка, сударь.

– Вы нам приносили шампанское…

– Чего-о? Шампанское?! А я тарантеллу не плясала перед вами нагишом, сударь? Может, еще и распевала вдобавок? – Она стала злой. – Нечего вам донимать простых людей. Уходите!

Старуха попыталась закрыть дверь, но Давид успел подставить ботинок.

– Слушай, ведьма, – он приблизил лицо к дверному проему, – ты мне все расскажешь о Лейле. Иначе я выломаю эту дверь и тогда…

Но его угроза оказалась для хозяйки не пустым звуком – она даже обрадовалась.

– Эй, Моряк, Варфоломей! – торопливо крикнула старуха куда-то в коридор. – Тут полоумный из богатеньких грозится, что выломает дверь! Идите, потолкуйте с ним! И еще кликните Кабана! Вот вам будет развлечение!

Когда три громилы, один из которых оказался в тельняшке, показались на пороге, лениво озираясь по сторонам, экипаж Давида был уже на перекрестке.

Пригороды Пальма-Амы окрасил вечерний свет, когда экипаж Давида, чуть накренившись, остановился у дороги. Слева была оливковая роща, чуть поодаль – три кипариса одиноко стояли среди надвигающихся сумерек. Закатным алым светом лучилось озерцо.

Экипаж Давида догоняла пустая крестьянская телега.

– Эй, милейший! – крикнул Давид, и крестьянин, натянув поводья, остановил телегу. – Скажите, тут стоял цыганский табор, это верно?

– Табор, сударь? – удивился крестьянин. – Я по этой дороге вожу товар в город уже добрых десять лет, но никакого табора, слава богу, за все это время не видел!

Было около полуночи. В замке, охваченном трауром, гасли один за другим огни. Над его крышами, над спящим парком по темному небу плыли седые облака. В этот час с улицы Чудаков в Темный переулок свернул человек в черном плаще и цилиндре, с тростью. Остановился он у северных ворот Жеррадона. Не обращая внимания на двух черных псов, крутившихся тут же за оградой, глухо рычавших, человек ударил три раза тростью по чугунному щиту.

Выйдя из сторожки, к воротам подошел усатый старик. Лицо его было в тени.

– Кто вы, сударь? – спросил он. – Что вам угодно?

– Ты тоже не узнаешь меня? – усмехнулся прохожий. – Это всего лишь я, Рудольф Валери. Посмотри получше, старик. Ну же? Или твой единственный глаз ослеп?

– У меня два глаза, сударь, – сердито ответил сторож. – Я не знаю вас. Уже поздно. В замке траур. Не время сейчас для шуток!

Старик отвернулся, но не успел сделать и двух шагов, как Давид крикнул ему в спину:

– Где Лейла, старик?! Отвечай! Я должен увидеть ее сейчас же! Слышишь меня?! – Он ухватился за копья ограды, но вовремя убрал руки – один из черных псов щелкнул зубами у самых его пальцев. – Старый негодяй! Лжец!

– Да вы никак не угомонитесь, я погляжу? – рявкнул старик, доставая из кармана ключ и подходя к калитке. – Ну так пеняйте на себя, сударь! Сами отыскали для моих собак работу!

Лицо старика, склонившегося над замком, неожиданно попало в свет, и Давид, уже отступивший назад, хрипло выпалил:

– Остановитесь!.. Постойте…

Полный негодования, старик смотрел на него. Оба его глаза были живыми. Это оказался не Ясон, а совсем другой человек, лишь отчасти, ростом, годами и даже голосом схожий с одноглазым возницей Лейлы.

– Я ухожу, – выдохнул прохожий. – Ухожу…

Ничего ему не ответив, все еще держась за копья ограды, старик провожал непрошеного гостя взглядом, пока того не поглотил тонущий в сумраке ночи Темный переулок.

Когда за его спиной, на востоке, небо стало бледнеть, он вошел в город. Пальма-Ама спала, не было еще ни дворников, ни молочниц. Тускло среди нарождающегося утра светились фонари. Давид шел по темным улицам, с трудом выбирая правильный путь.

На улице Обойщиков он остановился. В нескольких кварталах от этого самого места стоял тот угрюмый особняк: с глухими темными портьерами, полными зловещей тишины коридорами. Где тонкая удавка, наверняка, одна из гостеприимных уловок хозяина!

«Сколько лет тебя знаю, а ты не меняешься», – до сих пор стоял в его ушах голос Цезаря Мауроса. Но говорить о Лейле прежде было ни ко времени и ни к месту. Тогда надо было спасать свою жизнь, теперь же – другое дело.

Давид стучался до тех пор, пока дверь под его натиском сама не подалась вперед. Света нигде не было. Дом наполняла зловещая, заставлявшая трепетать тишина.

– Эй! – крикнул он чужим сиплым голосом. – Есть здесь кто-нибудь? Господин Маурос!

Давид зажег спичку и осторожно шагнул на первую ступень лестницы.