Но согласно авторам анналов Сан-Франциско, которые были добросовестными хроникерами, большинство китайцев — «лодыри», и проводят время за игрой. «Китайские игорные дома день и ночь были полны людей этой расы», — утверждали они.

«Маленькой Франции» в Сан-Франциско не было. Тем не менее французы составляли значительное сообщество, которое сохраняло обычаи и привычки своей страны. Но, не сливаясь с американским населением, французы не были сплочены, как китайцы. Они никогда не создавали многочисленных групп. Классовое сознание, политические убеждения, воспитание способствовали изоляции французов в четко различных категориях, независимо от того, какими были их занятия в Калифорнии. Несомненно, революционные события во Франции 1848 года порождали злобу и неприязнь, разобщили калифорнийских французов. Француз нелегко покидает родину, а когда это делает, то чаще из тяги к приключениям, нежели из желания обосноваться на чужбине надолго. Если, разумеется, за ним нет преступлений и ему не приходится бежать от строгостей закона или искать политического убежища, а также если его не высылает само государство. Поэтому не удивительно, что в целом французские колонисты были не слишком благородны.

Сколько их было? Любая цифра неточна. Население перемещалось, местные власти не проводили переписи иностранцев, и даже документы, находившиеся в распоряжении консульства, недостоверны. Сент-Аман, долго занимавшийся этим вопросом, отказался назвать свою цифру. Он пришел к выводу о том, что во всей Калифорнии французское население должно было достигать от 25 до 30 тысяч человек. Но, добавляет он, «общая численность за шесть лет, считая всех, кто здесь был, кто вернулся, кто умер или временно приезжал в страну, должна оцениваться цифрой вдвое большей»(40).

Чем они занимались? Благодаря Альберу Бенару, С. де Лаперузу, М. де Сент-Аману, Эдуарду Ожеру и многим другим, мы располагаем очень точными сведениями о занятиях французов в Сан-Франциско. Как и китайцы, они обладали монополиями, «очень интересными монополиями, которых американцы у нас никогда не оспаривали», — пишет М. де Сент-Аман. Их можно понять. Французы мыли посуду, подметали улицы, нанимались слугами, чистильщиками сапог.

Чистильщики, среди которых М. де Сент-Аман обнаружил бывшего нотариуса, брали 25 центов за чистку пары обуви. «Признаюсь, мой патриотизм не доходил до того, чтобы отдавать им мои деньги»(41).

Судьба нотариуса — чистильщика сапог — лишь один пример невезения, с которым встречались переселенцы. И далеко не единственный. В письме графа де Россе-Бульбона мы читаем:

«В этой путанице маркиз де… стал служащим своего бывшего шофера, сделавшегося банкиром. Бывший банкир, экс-миллионер, мечтал о месте крупье в игорном доме бывшего Геракла, который ныне делает больше долларов, чем было ядер в сорок восьмом году…; М. Г. … бывший гусарский полковник, стирает и гладит рубашки, бывший морской лейтенант устроился водоносом, виконт — гарсон в кабачке, и мечтает о дне, когда станет кабатчиком. Уж и не знаю, какой герцог стал чистильщиком сапог…»(42)

С. де Лаперуз рассказывает, что на ступенях деловой биржи «Калифорниа Эксчейндж» он заметил целую вереницу чистильщиков «в ужасных лохмотьях». Он подошел к одному из них, который показался ему «менее грязным, чем прочие», и сказал, поставив ногу на подставку: «Ну-ка, приятель, начисти-ка мне это поскорее до блеска…» Тот, принимаясь за мой ботинок, поднял голову, и у него вырвался возглас удивления. Мы бросились в объятия друг к другу». Чистильщик был не кем иным, как графом Андре де Сент Ф., юным супрефектом при Луи-Филиппе(43).

Французы были также поварами, рестораторами, точильщиками, продавцами вина. Их можно было часто встретить на улицах толкающими перед собой ручные тележки, с помощью которых они доставляли вино «корзинами и дюжинами бутылок» на дом состоятельным клиентам. Вина были крупной статьей французского экспорта и соперничали с английскими сортами пива, которые очень ценились, но и стоили дороже других. Несмотря на 40-процентный таможенный сбор цена бутылки хорошего бордо была не больше 25 центов. По данным М. де Сент-Амана, Калифорния в 1851 году потребляла в день от 15 до 20 тысяч бутылок вина — цифра впечатляющая, если учесть, что в этом золотом Штате жило всего около 300 тысяч человек. Надо сказать, что из-за отсутствия сборщиков винограда в Калифорнии его срезали по мере созревания и продавали на рынках, вместо того чтобы служить сырьем для производства вина. Верно и то, что, как с удовлетворением замечает М. де Сент-Аман, «общества трезвости здесь не были так популярны, как в других штатах Союза»(44). Однако ни в одном другом штате они не были столь полезны. Алкоголизм был здесь настоящим бедствием. Клипперы, прибывшие из Соединенных Штатов в течение трех последних месяцев 1851 года, привезли 494 890 галлонов крепких алкогольных напитков, а в предшествовавшие девять месяцев — 1 миллион(45).

Другой областью, в которой блистали французы, была мода. «В вопросах хорошего вкуса и элегантности нам нет равных ни среди англичан, обладающих такими превосходными товарами, ни среди немцев с их низкими ценами, ни среди искушенных в промышленности швейцарцев, ни даже среди американцев, делам которых способствуют таможенные тарифы. Нашим модным изделиям отдается предпочтение перед модной продукцией любой другой страны»(46). Париж, несомненно, господствовал в этом смысле в Сан-Франциско, и самым известным домом моды был «Город Париж», где некто М. Феликс Вердье по баснословным ценам продавал кружева и шелка.

Среди французов было и несколько негоциантов, банкиров, два-три издателя, журналисты, крупье, артисты, музыканты, один «драматург» — Жюль де Франс, автор «Гого в Калифорнии», и один траппер, маркиз де Пэндрей д'Амбель, персонаж совершенно необычный, колоритный, как индейский охотник.

Увязший в долгах дворянин и сумасброд, Пэндрей высадился в Калифорнию в 1850 году. Отказавшись от «бухгалтерской работы в торговле, а также от тяжелого труда золотоискателя»(47), он поставил свою палатку на другом берегу залива и вел жизнь американского траппера. Одаренный ловкостью и меткостью, он стал удачливым охотником и снабжал город дичью. С. де Лаперуз рассказывает: «Дважды в неделю он отправлял в Сан-Франциско шлюпку, готовую буквально пойти ко дну под тяжестью добычи — косуль, лосей, зайцев, кроликов, белок, диких гусей и уток, местных кроншнепов или куропаток, а то и дополнял этот груз одним или несколькими медведями». Пэндрей якобы заработал таким образом 30 тысяч долларов. Но жизнь охотника, даже охотника на медведей, оказалась слишком однообразной для деятельного маркиза, и он поспешил организовать экспедицию в Сонору, «чтобы завладеть богатой провинцией» и «по-доброму, или же силой» потеснить апачей(48). Он без труда собрал отряд из разочаровавшихся французов-золотоискателей. Экспедиция потерпела крах. Однако не один Пэндрей лелеял эту безумную мечту. В следующем году, в свою очередь, на завоевание Соноры отправился Рауссе-Бульбон. И снова провал.