Места для легальной оппозиции не бывает только тогда, когда воцаряется тоталитарный режим. Я не считаю, что в России это уже произошло. Власть идет к построению тоталитарного общества, но еще не выстроена та ее вертикаль, о которой мечтает Путин. Не выстроена полностью и «вертикаль» средств массовой информации, а самое главное – «вертикаль» контроля над бизнесом. Пока Путин не поставил под контроль финансовые потоки или назначение и снятие любого олигарха, наше государство нельзя назвать тоталитарным.

Я тут посмотрел сериал «Бригада», который мне понравился куда больше «Олигарха»: гораздо более точный анализ психологии переходной эпохи. Так вот, в «Бригаде» меня поразило сходство ментальных векторов «братвы» и олигархов. Безруков говорит в полемике с кем-то из представителей власти: «Мы и есть государство!» Он, по сути, повторяет то, что говорили в 1990-х олигархи! То же самое желание быть независимым и самому отвечать за то, какой будет моя страна. Мне кажется, успех «Бригады» и подобных «бандитских» фильмов как раз и объясняется желанием публики посмотреть на свободных по-настоящему людей, которые раз и навсегда сказали: «Мы теперь сами!»

Разница между олигархами и «братками» та же, что между людьми свободными, имеющими систему внутренних ограничений, и вольными, этой системы не имеющими. Поэтому «браткам» предстоит пройти долгий путь, чтобы стать не только независимыми, но и свободными. Главное – дать возможность все большему числу людей обрести независимость, а затем и свободу, создать им условия для самореализации. Это то, что делал Ельцин. Мы почти завершали этот тяжелейший путь в конце 1990-х годов, но он был прерван приходом к власти Путина. Теперь нам предстоит еще одна если не революция, то квазиреволюция – чтобы вернуться в нормальное русло развития.

Должен сказать, что вложения в политическую стабилизацию – самые выгодные. У меня был личный интерес предпринимателя, заинтересованного в том, например, чтобы российские ценные бумаги на бирже не падали в цене. Ведь дестабилизация обстановки в Чечне, а значит, и в России снижала стоимость акций российских компаний, в том числе и тех, к созданию которых я имел отношение. Поэтому интересы государства всегда совпадают с интересами большого бизнеса, если речь идет о нормальном государстве.

Россия пережила революцию 1990-х годов, и требовалось кардинальное изменение государственного устройства, чтобы она могла существовать как демократическая либеральная страна. Именно такое устройство страны прописано было в ее Конституции. Это вступило в жесткое противоречие с желанием национальных республик, желанием регионов получить бо́льшую самостоятельность. В свое время Ельцин эту проблему решил абсолютно правильно, сформулировав тезис: «Возьмите суверенитета столько, сколько сможете переварить». Очень важно, что не «съесть», а «переварить». Съесть можно много, но можно это не переварить. И действительно, президент Ельцин понимал, что нужно передавать функции из центра в регионы, в республики. Более того, Ельцин проверил это на своем собственном печальном опыте в Чечне.

Я не нахожу, что Чечня – это регион с таким огромным запасом финансовых возможностей, что там столкнулись чьи-то финансовые интересы. Основной интерес, который там есть, – это интерес спецслужб и некоторых групп военных, для которых война стала просто уже образом жизни, в том числе и бизнесом. Войну очень легко начать и очень сложно закончить. И здесь я согласен с Ахмедом Закаевым, который однажды сказал: «Прерогатива начинать войну в Чечне и заканчивать войну в Чечне всегда принадлежала России». Поэтому дело, конечно, не в чеченцах, а в руководстве России, погрязшем в этой войне и думающем, что из войны будут дивиденды. Я же считаю, что эта война разваливает Россию.

Чечня взялась не вчера и не десять лет назад. Проблема Кавказа для России многовековая. Так что и здесь огромный опыт накоплен. Выводов много из этого опыта, но один – очевидный: ничего силой решить нельзя. Чеченцы среди остальных народов, населяющих Россию, имеют наиболее резкий национальный характер, и в силу этих специфически чеченских особенностей они были первыми, кто сдетонировал взрыв. Когда я, будучи заместителем секретаря Совета безопасности, вел переговоры с чеченцами, я заявлял: «Мы исходим из положения, что Чечня – составная часть России. Вы же считаете, что она уже не в России. Давайте думать, чего мы достигнем в рамках этих двух, казалось бы, исключающих друг друга представлений». Оказалось, что можно было достигнуть многого. Нужно было погасить этот конкретный конфликт, чтобы затем приступить к решению более общих, связанных с дезинтеграцией проблем. Ибо я по-прежнему считаю, что постсоветские территории могут быть объединены в единое экономическое и оборонное пространство.

Мне представлялось, что Чечня – черная дыра, угрожающая России, ставящая под сомнение ее целостность. И занимался я ею под руководством Ивана Петровича Рыбкина абсолютно рационально. И было это потрясающе интересно, поскольку впервые я понял, что политика – это не грязное дело, а ровно наоборот – сверхчистое. Почему мы лжем в жизни, и в политике в том числе? Потому что у нас не хватает аргументов обосновать свою позицию. Лжет слабый. С чеченцами я ни в чем не лукавил, не было двойного стандарта. Поэтому работа мне доставила потрясающее удовлетворение. Очень важно было, чтобы в Чечне ситуация стабилизировалась настолько, чтобы можно было через российскую территорию транзитом пропускать каспийскую нефть. И эта тяжелейшая задача, которая казалась невыполнимой, была в общем решена.

Я хотел бы коснуться Хасавюртовского договора, против которого в то время я возражал категорически. После подписания я пришел к Лебедю и предъявил ему аргументы, почему этого не следовало делать. Лебедь же не стал предъявлять ответные аргументы, а просто сказал мне: «Ты там не был, а я там был».

Когда я стал замсекретаря Совета безопасности, поначалу задумал ревизию Хасавюрта. Но, когда я глубже вник в проблему, когда обнаружил, что у нас нет сил управлять этой ситуацией, когда я полгода просидел в Чечне, встречаясь с этими людьми, то после долгого анализа понял, что Лебедь был прав. Мы должны были отступить, чтобы собраться с силами и на новом этапе по-новому решать проблему.

К сожалению, политические достижения этой «передышки» не были подкреплены экономическими мерами. Правительство не пошло на восстановление экономики Чечни, чтобы, контролируя экономику, контролировать и Чечню. И через эту контролируемую экономику вернуть Чечню в Россию. Ибо экономические узы сегодня – самое сильное, что связывает между собой страны и народы. Для стабильной ситуации в Чечне нужно было приблизительно 300–400 миллионов долларов в год. Сегодня мы реально расходуем около миллиарда. Столько стоят все эти границы, защита окружающих территорий. Так, может быть, лучше перераспределить эти деньги в пользу мира, а не постоянно тлеющей войны?

Моя точка зрения с 1996 года не изменилась: Чечня должна быть в составе Российской Федерации. Россия просто должна изменить государственное устройство, которое не соответствует либеральной, демократической стране. Если не Чечня, то завтра будет Башкортостан, Татарстан или Ингушетия… Государство устроено неправильно, и оно разваливается, как в свое время Советский Союз, – это надо понять. Чечня должна оставаться в составе Российской Федерации в рамках простых и широких ограничений: единое экономическое и оборонное пространство. Сами чеченцы с этим согласны, и так надо с ними выстраивать отношения. Нельзя воевать против народа. Ведь, по существу, в Чечне происходит реальная гражданская война, которая расползается, распространяется на другие регионы России.