— Хорошо прошёл твой день рождения?

— Да, матушка. Яхмос... — Тот заколебался, а затем выпалил: — Яхмос вырезал мне лодочку!

— Да ну! И что это за лодочка?

Мальчик открыл было рот, чтобы высказать всё своё восхищение, но что-то удержало его.

— О, просто лодочка, — сказал он. На самом деле ему не хотелось рассказывать матери о своей чудесной лодке.

Даже не заметив, что сын уклонился от ответа, она встала и подошла к сундуку с одеждой.

— Думаю, теперь ты не дашь мне покоя, пока я не отдам тебе свой подарок.

— И что это, матушка? — поспешно спросил Тот и следом за ней подошёл к сундуку, ощущая вину от того, что забыл спросить о её подарке.

— Что-то куда более полезное, чем дурацкая игрушка, — строго сказала она.

Тот неловко улыбнулся, довольный тем, что не рассказал ей о лодочке.

— Можно мне его посмотреть?

— Да, можно. В моём подарке зелёный — для силы, а Глаз — для здоровья. — Она развернула полотно, достала длинный льняной шнурок, которым был обмотан изящно вырезанный из зелёного нефрита Глаз Гора[78], и привязала амулет к его запястью так, чтобы Глаз оказался там, где слабо просвечивали вены. — Ну вот. Разве ты не чувствуешь, как в тебя вливается сипа?

— Да, матушка, — покорно сказал Тот, постаравшись вложить в голос побольше энтузиазма. — Спасибо, матушка. Я... мне это очень нравится.

— Ты, несомненно, предпочёл бы какую-нибудь дурацкую игрушку, — пожала плечами Исет и легонько подтолкнула сына к кровати.

Тот забрался в постель, взглянул на тростниковое болото, нарисованное на стене, и поспешно отвёл взгляд, потому что сейчас было не время для игры. Мать ставила на кровать небольшой, удобно изогнутый подголовник, а мальчик рассматривал её склонённое лицо. Углы её губ изгибались вниз, а не вверх, как у госпожи Шесу, а глаза глубоко сидели в тёмных впадинах. Он вдруг пожелал, чтобы ему захотелось рассказать ей о своей прекрасной лодке.

Она сняла амулет с запястья сына, завязала на шнурке один узел и, закрыв глаза, окружённые тёмными тенями, быстро забормотала:

— Ты есть восходящий, бог Шу[79], ты есть восходящий, бог Ра! Если ты узришь женщину-хефт, восставшую против Тота, рождённого Исет, не позволяй ей взять дитя в свои руки. Я не отдам тебя, дитя моё, я не отдам тебя вору из ада, но я дам тебе Глаз, который укроет тебя своими чарами...

Заклинание закончилось, Исет снова туго привязала амулет и отвернулась.

— Позови Ахби, когда проснёшься, но постарайся не беспокоить меня.

Дверь за ней закрылась. Почти сразу чувство неловкости покинуло Тота, как будто мать забрала его из комнаты вместе с собой. Он с наслаждением раскинулся на мягкой перине своего ложа, затем, немного волнуясь в ожидании, повернул голову и позволил своему взгляду свободно бродить по нарисованному на стене папирусу, словно он сам был среди зарослей. Он давно уже обнаружил, что если немного прищурить глаза и выкинуть из головы мысли об остальной части комнаты, то можно вообразить себя блуждающим среди высоких колышущихся стеблей папируса, заходящим в гости то к одной, то к другой нарисованной птице, которые сидели в гнёздах или порхали среди зарослей, — трепещущей куропатке, жирной важной утке, изящному удоду. Куропатка была его любимицей. В её небольшом плетёном домике было три крохотных птенчика. Он вежливо приветствовал пятнистого жука, который карабкался по тростинке рядом, стучался в дверь куропатки, и его приглашали войти и поиграть с птенчиками. Он рассказывал им сказку, которую слышал от госпожи Шесу, о далёкой Стране Богов, где росли мирровые деревья, и не заметил, как уснул.

Свежий утренний ветер нежно веял над лачугами, мастерскими и виллами западных Фив. В спальне на женской половине царского дворца Царская Дочь, Божественная Правительница, Великая Царская Супруга и Владычица Двух Земель Хемит-Амон-Хатшепсут беспокойно заворочалась на великолепном золотом ложе, ищущим движением протянула руку, затем вдруг резко отбросила покрывало и вцепилась пальцами в своё обнажённое бедро. Её глаза всё ещё оставались закрытыми, движения пальцев вскоре превратились в мягкое поглаживание, на сонном лице была удовлетворённая улыбка. Некоторое время рука неподвижно лежала на розовом пятнышке разыгравшейся плоти, затем легко скользнула вверх по шелковистому, чуть впалому животу, по крепким высоким грудям и раскрасневшейся от сна щеке. Высвободив вторую руку из спутанных волос, она закинула обе руки за голову, зевнула во весь рот и, изогнувшись всем телом, как кошка, чувственно потянулась. Затем наконец открыла глаза и прищурилась, ожидая нового дня.

Голубые лотосы свешивались из чаши на столике около её постели. За ними привычные нарисованные гуси простирали крылья на бледно-серой стене; на туалетном столике под ними в беспорядке стояли и валялись серебряные флаконы и горшочки с помадой, сверкавшие как звёзды в утреннем свете. Взгляд Хатшепсут сонно скользнул по сундукам с одеждой. На одном из стульев облачком дыма лежало платье из тонкого как паутина белейшего полотна; алые сандалии, брошенные одна на другую, валялись на полированном полу. Затем её глаза вновь поднялись к полосе утреннего неба, прорезанной лишь изящными колоннами, которыми завершалась сплошная стена комнаты. В безграничном синем пространстве медленно кружил ястреб.

По телу царицы пробежала лёгкая дрожь восхищения. Обхватив руками колени, она прижала их к груди. Если бы только сегодня случилось что-нибудь захватывающее, что-нибудь совершенно новое!..

Некоторое время она лежала неподвижно, обхватив колени и пытаясь сохранить свежесть восприятия. Затем неохотно разжала стиснутые пальцы и со вздохом вытянула ноги поверх покрывала.

Что-нибудь могло случиться... да, могло, но ничего никогда не случалось. С Великой Царской Женой и Царицей Египта ничего не должно было случаться. Что-то когда-то случалось, но это было давно, до смерти Аменмоса и до того, как Нении стал для неё не просто застенчивым худеньким мальчишкой, которого вечно отсылали прочь, чтобы он отдохнул или выпил козьего молока...

Козье молоко, без сомнения, должно прибавить тяжести хрупким костям Нефер. Нужно чем-нибудь подкормить ребёнка! Она такая худая. Конечно, она быстро растёт...

Вдруг в проем второго света влетела пчела и принялась жужжать около цветов лотоса. Как неуклюже она крутится, подумала Хатшепсут. Вот бы Тоту посмотреть на неё.

Она поправила подголовник из слоновой кости и улыбнулась, вспомнив, как мальчик вчера восхищался маленькой галерой. Она живо представила его подвижное энергичное лицо, детский локон, с которого всегда капала вода после очередного падения в пруд, полоска шенти, сбившейся или перекошенной на крепком подвижном тельце. Странно, он выглядел именно таким, каким должен был быть её собственный сын. Он так был похож на деда. Конечно, он не был её сыном, у неё не было сыновей... Эта мысль стёрла улыбку с лица Хатшепсут. «Во всём виноват Ненни, — с горечью подумала она. — Ненни виноват в том, что у меня родился не сын, а хилая маленькая девчонка. У меня, такой сильной и полной жизни. Я в жизни не болела! Это Ненни виноват в том, что дочь уродилась болезненная, я здесь ни при чём. Только Ненни. Ненни!»