— Я знаю.

Она вздохнула, склонив голову на подушку. Несколько мгновений они в молчании смотрели друг на друга. «Если бы только, если бы только...» — думала она, но не знала наверняка, чего же ожидает и почему ей кажется, что это ожидаемое никогда не сбудется.

— Ты очень красивая, — прошептал Ненни. Её настроение моментально сменилось. Она села прямо и поспешно прикрылась платьем.

— Ерунда. Я, наверно, похожа на жену Сета! У меня даже волосы не убраны.

— Ты была бы красавицей, даже если бы они у тебя завивались, как у крестьянки.

Она знала, чего стоила Ненни эта фраза. Ему пришлось отбросить вечную броню своей иронии, сделать себя уязвимым. Но он всё ещё не научился этому. Стоило сказать ему лишь несколько спокойных слов, и он сразу же протянул руку за игрушкой... Деловитым повседневным движением, не глядя на него, она выбрала вторую фигу. Сандалии фараона прошлёпали по полированному полу, и она почувствовала, что Ненни стоит совсем рядом. Вдруг он стал чужим, отталкивающим, воспоминание о его прикосновениях и тяжёлом дыхании по ночам наполнили её отвращением. «Колонный зал, — цинично подумала она. — Слегка подольститься, приласкать разок-другой... Нет уж, пусть эти тростники останутся там навсегда! Они того не стоят».

— Ненни, сядь, умоляю, — быстро проговорила она — Раздели со мной зга фрукты.

— Нет, я уже должен идти. — Фараон поколебался и добавил с деланной непринуждённостью, хотя видно было, как он выдавливает из себя слова: — Тем не менее я охотно поужинаю с тобой сегодня вечером, если хочешь...

О боги, и после ужина он, застенчивый, с блеском желания в глазах, молча будет ожидать от неё знака, что она тоже хочет его. А она не будет его хотеть, никогда не хотела и не захочет, и он будет это осознавать, будет униженно пытаться возбудить в ней желание, потерпит неудачу, но это не разгневает его, а лишь глубже укоренит глубокое и безнадёжное желание. Борода Птаха! Свадебный обряд вручил ему её тело, так почему он не использует его, как любой другой, чтобы получать удовлетворение? Нет, ему нужно больше, он должен надеяться, он должен ждать... Тогда пусть ждёт дальше! — сердито подумала она. Но, конечно, это была глупость. Она должна иметь сыновей для Египта.

— Как хочешь, — буркнула она.

Ответом ей было молчание. Затем Ненни резко отвернулся.

— Нет, подождём, пока ты сама этого не захочешь. — Сандалии простучали по комнате, и напряжённый голос сказал: — Мы уедем в храм через два часа, прошу присоединиться ко мне во дворе. — Дверь за ним закрылась.

Хатшепсут сидела неподвижно, всё ещё держа в руках половинки разломленной фиги. Неожиданно царица швырнула их на поднос. Теперь уже она совершила промах, разве не так? Теперь она должна чувствовать себя чудовищем...

Её гнев прекратился так же быстро, как и возник. «Боги, — подумала она, — бедный Ненни, бедный Ненни, он не может справиться с этим, а теперь я снова нанесла ему рану. Но я тоже не могу с этим справиться».

Она вновь откинулась на подушки и, безразлично протянув руку, взяла фигу и вонзила в неё зубы.

Раздался торопливый стук, и дверь снова открылась. Старая Иена, ставшая ещё более седой и толстой, чем прежде, как и подобало носительнице звания няньки Божественной Правительницы и Великой Царской Супруги, суетливо вбежала в комнату.

— Да возрадуется Ка Сиятельнейшей, — провозгласила она, глядя на свою царственную госпожу довольным любопытным взглядом. — Представьте моё смущение — я, как обычно, иду по коридору и лицом к лицу встречаю самого фараона, выходящего от моей госпожи.

— Он лишь сказал мне несколько слов, — резким голосом сообщила ей Хатшепсут.

— О... — упавшим голосом сказала Иена.

— Мы говорили о храме.

— Я уверена, что знать, о чём моя госпожа говорит с Его Величеством, совершенно не моё дело. — С выражением огромного достоинства старая нянька повернулась и принялась доставать одежду из сундука.

— Да, это не твоё дело, моя любимая старушка, но всё же это касается тебя больше, чем главного дворецкого или старшего садовника, трёх дюжин престарелых высокородных дам или пяти дюжин рабов и прислужников в этом дворце! Они все собрались бы в этом коридоре, если бы посмели, чтобы записывать каждый раз, когда фараон посещает меня! Боги Египта! Как бы я хотела, чтобы они прекратили пялиться на мою сердцевину!

— Ну-ну, моя госпожа, это же естественно. Помимо всего прочего Ваше Сиятельство — чрезвычайно важная особа, от чьей... сердцевины, как Ваше Сиятельство изволили выразиться, зависит будущее царского рода... Но я всё понимаю, моя Шесу.

Преданная маленькая толстуха стояла, держа в охапке гору накрахмаленного полотна, волосы её, как обычно, были растрёпаны, а лицо сморщилось в доброй улыбке. Хатшепсут отбросила плод, который держала в руке, соскочила с места и схватила её в объятия.

— Ты всегда всё понимаешь, не так ли, Старая Никто, Старая Ну-Ну-Моя-Госпожа!

— Да сохранит нас благословенная Исида, смотрите, что вы делаете — вы помнёте эти чудесные складки! — Высвободившись из объятий своей экспансивной госпожи, Иена оглядела одежды и бросила их на кровать. — Ну да, всё это нужно заново гладить, но это буду делать уже не я. Спасибо моей госпоже, которая всегда посылает одну-двух рабынь, чтобы помочь старой Иене справиться с её работой... а уж если я увижу, как одна из этих бездельниц рассматривает сердцевину моей госпожи!.. Ах, чувствуете, как прохладное дыхание северного ветра обвевает нас, просто блаженство, не так ли? Пойдёмте в ванную, нынче утренний приём, нужно наилучшим образом вымыть вас...

«По крайней мере, — рассуждала Хатшепсут, когда Иена через полчаса позволила ей сойти с массажного стола, — я сегодня проведу совсем немного времени в компании придворных дам. Скоро мы уезжаем в храм».

Царица знала, что возбуждение было беспричинным; ей предстояла хорошо знакомая поездка в носилках и царской барке, торжественные приветствия жрецов, необходимость долго стоять в набожной позе за спиной Ненни, пока будет гореть ладан... Всё же по сравнению с её обычными утренними занятиями казалось, что ей предстояло головокружительное приключение.

Хатшепсут сдержала вздох, вернулась в спальню и велела рабыне убрать её волосы.

Следуя за Ненни в неторопливой процессии, выходившей из пропитанной запахом ладана Святыни Святынь, Хатшепсут с раздражением размышляла о том, почему же она решила этим утром отправиться в храм вместо того, чтобы вытерпеть один-единственный томительный час Еженедельного приёма. Предстояла ещё аудиенция Верховному жрецу, и один лишь Амон знал, как долго Ненни придётся там проторчать в волнении и спорах...

В дверях она обернулась и окинула взглядом огромную золотую статую в освещённой факелом нише, перед которой жрец медленно поднимал алую завесу. Величественный и вызывающий благоговение, прекраснее любого смертного — Амон, её отец.