речи и не шло, после содеянного он даже взглянуть на того не смел.

Элитный алкоголь, заполонивший кабинет Кутузба, перестал справляться с первостепенной задачей. Он уже не расслаблял, а выворачивал наизнанку. Поступки Кутузба и Казематба становились шумными, привлекали интерес. Высшее руководство наказало выговором за недостойное поведение. Приковывать внимание, тем более сейчас, когда дело вошло в колею и начало приносить хорошие дивиденды, не хотелось. И увлекся Кутузба, по чистой случайности, так, чтобы попробовать и все, своим же товаром. Оказалось, один раз не считается. Друга склонил, куда он без Казематба, вместе же веселее. Понравилось, что решили еще по одному разу. Негоже было открытый пакетик оставлять, докончили его. Потом перенесли трезвый образ жизни на первое число следующего месяца.

Испытывая порошковую радость в рабочее время и на рабочем месте, Кутузба, закинув ноги на рабочий стол, наслаждался всеми гранями ощущений. Его поплывшие глаза напоминали уставший взгляд среднеазиатской овчарки, где белая склера покрывается красным цветом от полопавшихся капилляров. У Казематба эффект отличался. Нагрузка приходилась на желудок, открывался аппетит, приоритетно на сладкое. Он смел пачку шоколадных конфет, а потом добрался до леденцов, жадно разламывая их во рту. Обертки при этом он бросал на пол, напрочь игнорируя бездействующую урну в углу.

— Ка-зе-мат-ба! — весьма неохотно, практически через силу и чуть ли не по слогам, Кутузба обратился к напарнику. — Ну не свинья ли ты? Мусорка в шаге, а ты весь кабинет испоганил. Да и жрать прекращай — лопнешь!

— Ха! От свиньи слышу. Мне так удобнее, я раз встану и все уберу, чем каждый раз вставай-садись. А на столе бардак не приемлю в отличие от тебя.

— А какой бардак ты на моем столе видишь?

— Да ты сам, как большой бардак, валяешься на нем.

Что именно развеселило сотрудников, сказать сложно, но внезапно возникший безудержный смех слышался во всем здании. Кутузба, держась за бока, свалился со стула, но хохотать не перестал. Лишь стук в запертую дверь привел милиционеров в порядок, ну как им казалось. Кутузба заправил рубашку, а Казематба подобрал обертки. Но стоило им открыть дверь и увидеть на пороге Буту, как они вновь расхохотались, вернувшись к веселью.

Бута мучительно делился служебными моментами. Поездки в больницу с намерениями выполнить наказ, в исполнении которых он ни шагу не продвинулся, тяготили его. Дошло до того, что он, готовый положить удостоверение на стол перед руководством, но опасающийся за свою дальнейшую судьбу, неприкрытую правоохранительной формой, телился и мямлил в кабинете, чем быстро наскучил балдеющим в экстазе наставникам.

— Чего ты от нас хочешь, олух?

— Дайте другую работу, не могу я воздействовать на Алиаса.

— Дрейфишь?

Бута заробел, пожал плечами.

— Иди ближе. Поработай хорошо кистью.

Уже через минуту Бута изменился до неузнаваемости. Страх исчез. Если Кутузба впадал в нирвану, Казематба набивал живот, то Бута ощутил себя героем. Как в повести Волкова «Волшебник из Изумрудного города», получил то, чего всю жизнь ему не хватало. Потому, не дожидаясь, пока занятые проблемами эйфории и обжорства начальники повторят приказ, Бута встал, поправил фуражку и отбыл в психиатрическую больницу.

***

С дальнейшими событиями того периода читатель ознакомился в самом начале произведения. Перемена характера Буты, зачастившего в больницу для усмирения Алиаса, была сполна замечена последним. Ведь знал он его, как облупленного, с самого детства. И волей судьбы засвидетельствовал, как его знакомые зомбировались под влиянием дурманящего порошка. Сравнивать было с чем. Идентичность не вызывала сомнений. Но даже в такой ситуации, когда Бута взял на себя чрезмерную ответственность и, перейдя рамки дозволенного, в затуманенном разуме ударил Алиаса ногой по спине, а затем швырнул Джумбера Акакиевича на пол. Даже в этой ситуации Алиас не озлобился, а проявил сострадание.

Именно в тот момент чаша весов его рассуждений перевесила в сторону действий. Он счел необходимым попробовать остановить поезд. Но как? Он не представлял. Но как сидеть и ничего не делать не представлял еще больше. Готовый ко всему, только не к бездействию, для себя окончательно заключил, что раз Бута запачкался, то след Кутузба и Казематба очевиден. Это — первая ступень проблемы, которую следовало устранить для дальнейшего проявления картины. «Что будет потом, будет потом, гадать о будущем — смысла нет», — рассуждал он на досуге. Времени на размышления у него было достаточно. Но и здесь нашел он проблему, что время работает все-таки против него, и страшная напасть заражает все большее количество жертв. Подчеркну еще раз, при желании поквитаться за обиду или оскорбление, нанесенное ему Бутой, Алиас, не боявшиеся тюрьмы и чувствовавший себя там, как дома, мог в любой из приездов милиционера перерезать ему горло. В крайнем случае так обругать, что не один допинг больше не заставил бы Буту приехать на специфическое задание.

Кутузба и Казематба, услышав Буту, не поверили. Кутузба пригрозил выговором за ложь, Казематба предположил галлюцинации, как побочный эффект. Но когда в приемную милиции принесли заявление на двух листах, в которой Джумбер Акакиевич подробно описывал факт непозволительного поведения сотрудника органов и, негодуя, требовал прекратить отправлять этого милиционера в больницу, сотрудники пришли в экстаз. Заявление порвали, Буту похвалили. Заявили, что теперь он стал мужиком. Ну и, конечно, отпраздновали это событие очередной порцией увеселительной гадости.

В больнице бросившийся успокаивать Алиаса Джумбер Акакиевич удивился, увидев пациента улыбающимся. Алиас усадил старшего на кровать. Гладя по старческой руке, убеждал, что все в порядке, пора успокоиться. Он выказал Джумберу Акакиевичу уважение за прием и беседы, за советы и опекунскую любовь. И в тоже время признался, что готов ко всему, только не к бездействию, настолько оно мучительно ему. Вот не может он принять несправедливость в мире, и все!

Для чего в Стране души воспитывают ребенка в духе Апсуара? Ведь Апсуара заключает в себе идеальные черты. Оно учит умереть, но не замарать честь. Обладать чистой совестью, жить благородно, быть храбрым, уважать и помогать ближним. При этом оставаться скромным и терпеливым. А мир? Разве в нем есть место для таких людей? Даже трезвый ум гонит их прочь при первой вспышке, веля сидеть и помалкивать. В мире главенствует закон силы, формирующийся по определенным правилам, и ему нет никакого дела до справедливости. Да и люди сами по себе зависимы