В Питере ночевать не стали. Поехали в дачный поселок Репино, хотя ничего о нем не знали, но слышали, что это недалеко от Ленинграда и там красиво. В Репине нам удивительно повезло: быстро отыскали маленькую, уютную – обкомовская же! – гостиницу. Проживающих – никого. Администратор, портье и горничная были нам даже рады. Мы оформились, посмотрели номер на втором этаже и спустились в буфет, где чудно поужинали: сосиски, пиво, эклеры – пища руководящих работников. Перед тем как лечь спать, наш заботливый Юра решил, что легкомысленно оставлять дорогие бельгийские ружья в плохо запирающейся машине. Как бы того… Мы спустились, забрали оружие и спокойно вернулись. Я заметил, проходя мимо администратора, что у него очень широко открылись глаза, но понял почему только через десять минут, когда к нам в номер постучали и без приглашения вошли четыре крепких паренька, двое из которых предъявили удостоверения майоров КГБ. Дальше все было обычно: познакомились, поговорили, позвонили, пожурили, посоветовали. Ситуация оказалась смешной, но в течение двух часов ни мы, ни они не смеялись.

На следующий день Юра заявил:

– Мужики! У меня на новом месте кишечник того, ну совершенно не работает. Как хотите, мне надо здесь переночевать еще раз.

– Печально, – я тяжело вздохнул. – Чтоб зря не терять времени, предлагаю съездить в Комарово. Классное место!

– А чего мы там делать будем?

– Кладбище смотреть!

Стоял октябрь, и если вдоль шоссе осень еще была золотая, то на кладбище в Комарове земля была покрыта толстым слоем опавших листьев. Мы разбрелись средь могил. Стоя недалеко от кладбищенской ограды, сквозь стволы деревьев я разглядел стройное высокое надгробие с надписью: «Натан Альтман». Оно меня поразило.

– Женька, – крикнул я, потому что он был ближе, – иди сюда!

Женя, не торопясь, подошел ко мне.

– Посмотри, – я указал пальцем в сторону памятника.

– Я смотрю! – Женька ткнул меня в бок так, что я сделал два невольных шага в сторону.

– Ты что?

– Я смотрю, а ты не смотришь! – Он наклонился и стал отгребать руками листья с плиты, на которой я только что стоял. На плите было ровно вырезано: «Анна Ахматова».

* * *

Деревянный двухэтажный дом в центре города. Штакетник, вишни, яблони, сирень. Зашел в гости к старым нижегородцам Петру Андреевичу и Марии Антоновне обсудить издание очередного краеведческого сборника. Я знал, что хозяева дома не только опытные краеведы, но и большие библиофилы-любители. Это редко бывает, чтобы в одной семье супруги одинаково болели этой странной страстью. И само собой, разговор перешел с краеведческих тем на околокнижные. Заговорили о судьбе книжных коллекций, на собирание которых потрачены десятки лет.

– Мария Антоновна, вот Серафим Ильич считает, что свою библиотеку только хозяин имеет право и даже обязан пристраивать при жизни. Он один знает истинную ценность своих редкостей и потенциальные коллекции, в которых его уники смотрелись бы достойно. А вот Жевакин считал расставание с любимыми книгами при жизни подготовкой к смерти, а это противоестественно для христианина.

– Геночка, да, наверное, они оба по-своему правы. Но лучше воспитать наследника.

– Это невозможно! Я не знаю таких случаев, да и вы, наверное, тоже.

– Нет, я знаю. Просто я немного постарше вас и помню, что до войны у нас в городе ярым собирателем книг был Михаил Николаевич Славинский. Он был крупным партийным работником, но это не мешало ему ходить на Средной рынок и там покупать книги на лотках, в том числе и у Дмитрия Николаевича Смирнова, которого вы уже знали и помните. Конечно, этот интерес к книжным редкостям вырос не на пустом месте: Михаил Николаевич до революции учился в Петербурге вместе с Голлербахом. А быть рядом с Голлербахом и не заразиться книжной болезнью, это – трудно. Так вот у него, Михаила Николаевича, был сын, Вадим Михайлович, известный в городе адвокат. Он жил возле Пушкинского садика, на углу Белинской и Студеной. Вадим Михайлович продолжил собирательство, он ходил в когиз на Свердловке, где был букотдел и там регулярно что-то приобретал. Сам покупал в магазине «Ткани» остатки ситчика и переплетал книги у вашего друга Левы Турчинского. Но счастье в том, что сын его, Миша (я его помню маленьким! Это к нашему разговору о наследственной книжной болезни) тоже собирает книги. Он сейчас работает в Москве. Недавно в областной библиотеке зашла речь о его собрании: так это – какие-то сказки, даже не верится. Вы с ним не знакомы?

– Да нет.

* * *

– Гена, а вы Натана Альтмана любите?

– Да!

– Вот тогда мы вам и подарим эту книжечку.

«Ленин. Рисунки Натана Альтмана». Петербург. 1921 год. Я сразу узнал это издание: такой же книжкой гордился мой друг, настройщик пианино Натан. Хранил с редкостями в отдельном шкафу под замком и говорил, что она ценнее, чем «Утиное гнездышко» или «Пощечина общественному вкусу», которые у него тоже были. Не знаю, икнулось ли Натану в Бостоне, Людке в Тель-Авиве, а Марику в Париже, когда в эту минуту я почему-то вспомнил про них.

Уже дома с волнением разглядываю книжечку. Невзрачное издание. Обложка в стиле зарождающегося конструктивизма и десять рисунков на отдельных листах сшиты вручную, грубо. По библиофильской привычке смотрю бумагу на свет: нет ли водяных знаков? Есть! Отчетливо виден императорский двуглавый орел с булавой и скипетром. На его фоне портрет Ленина смотрелся очень символично! Ленин задушил буржуазную революцию, чтобы сохранить Великую Российскую империю.

Никогда в жизни не мечталось стать кем-нибудь: ну там – космонавтом, дирижером, профессором. Не потому, что ничего не нравилось, наоборот – всю жизнь любую работу делаю с удовольствием, но просто не было такого: «Хочу быть разведчиком!» И вот когда уже стал студентом, то есть вполне взрослым и разумным человеком, случился, ну прямо не знаю, как назвать, – наверное казус: позавидовал, позавидовал Борьке Вельдяскину, который стал официантом в пивбаре «Скоба».

«Скоба», как открылась, стала сразу модной точкой. Меня и еще нескольких своих друзей привел туда в первый раз Юрий Мазанов, художник, который оформлял интерьер бара: на стенах огромные резные деревянные панно, изображающие подвиги местных князей, столы и лавки деревянные, обожженные паяльной лампой и покрытые лаком. А официантами – молодые ребята в белых передниках. И среди них – Вельдяй!

– Борька! Ты как здесь? – спрашиваю я его.

– А чего: я перевелся на вечерний, мне год осталось, а дальше распределят куда-нибудь учителем, хрен знает куда.