Разумеется, что среди адмиралов встречались люди совершенно разные как по воспитанию, образованию, отношению к службе, так и по образу жизни. Вот пример поведения адмирала в экстремальной ситуации, когда чувство долга было выше боязни за собственную жизнь. Из воспоминаний художника-мариниста А. П. Боголюбова, служившего лейтенантом, об эпидемии холеры в Кронштадте: «Наступила холера 1846–1847 годов. Скучная была жизнь в этой нездоровой крепости, народ мер сильно, адмирал Дурасов храбро ходил по экипажам и больницам, водил меня за собою. Раз я ехал с ним на катере в Раниенбаум, на пути гребец почувствовал себя дурно. Приехав в Ковш, адмирал вышел и тотчас же велел мне отвезти больного обратно в госпиталь. По пути больного терли щетками, но с ним была сильная сухая холера, и, когда его понесли на носилках ребята, он скончался. Впечатление было неприятное, но что делать, от судьбы не убежишь… Я уже в это время был второй год в лейтенантском чине, и мне дали орден Св. Анны 3-й степени, что немало меня установило в среде товарищей. Но осенью добрый мой адмирал А. А. Дурасов вдруг захворал холерою и на вторые сутки скончался. В нем и его семье я потерял истинно добрых и почтенных людей, ибо адмиральше очень многим обязан по части светского воспитания, которому она меня выучила, часто подсмеиваясь остроумно над моими резкостями слова и действий. Они переехали в Петербург, а я серьезно захворал, что и пригвоздило меня в Кронштадте».

А вот несколько иной образ флотского вождя, сохраненный нам вице-адмиралом П. А. Даниловым в его мемуарах: «Главный командир Ревельского порта адмирал Спиридов (сын знаменитого победителя при Чесме Г. А. Спиридова – В. Ж) был человек весьма изнеженный, любил роскошь и всякий день занимался картами в большие (то есть играл по-крупному – В. Ж), а потому я не мог делать ему компанию и только был ему знаком издалека, друг у друга обедывали по зову. Жена его платила и моей жене визиты и ездила к нам без зова, а он никому из подчиненных не делал визитов, только был занят собою и ни в чем не упражнялся, кроме карт».

К сожалению, известны факты и нелицеприятного поведения некоторых из российских адмиралов. Из воспоминаний художника-мариниста лейтенанта А.П. Боголюбов: «А ловкий был человек наш морской министр (имеется в виду маркиз де Траверсе – В. Ж), я уже выше говорил, как он надувал царя на морских смотрах. То же выделывал он и на суше, когда Государь приезжал раз в зиму в Кронштадт, где ему представляли экипаж, идущий в караул по городу и крепости, а после обвозили по батареям и местам, вылощенным и вычищенным, тогда как рядом везде была мерзость и запустение. Ко дню этому, конечно, готовились целые месяцы, и из матросов комендант генерал-лейтенант делал важных солдат просто на диво. Но вот раз как-то Государь отложил свою поездку со среды на четверг.

В рапорте значился 18-й экипаж, на четверг, конечно, нельзя было показать тот же, а следовало идти в караул экипажу 3-й дивизии. Долго не думали, доложили князю о затруднении и получили приказ перешить погоны на мундирах, обменять номера киверов, офицерам эполеты. В ночь ее обделали. И все сошло как по маслу, царь благодарил. Дали полугодовое жалованье офицерам за муку четырехмесячную, а матросам по рублю». Что ж, недаром эпоха руководства российским флотом маркиза де Траверсе считается одной из самых драматических и печальных.

Порой от больших начальников не отставали и командующие эскадрами и портами. Так, не только трусливы в бою, но и нечисты на руку были два брата адмирала Фондезины, о которых императрица, не без самоиронии, говорила: «Тот бесконечно виноват перед Отечеством, кто двух Фондезиных в адмиралы вывел!» Известный участник Чесмы Иван Барш в чине контр-адмирала пытался обмануть высшее командование и «вычернить» из шканечных журналов информацию о посадке на мель одного из военных кораблей. Обман был раскрыт, и адмирал был навсегда отстранен от командования корабельными эскадрами.

Однако основу российского адмиралитета в парусную эпоху составляли те, кто всей своей жизнью доказал преданность России и флоту. Не зря, к примеру, офицеры ушаковской эскадры на Средиземном море за глаза именовали своего командующего «наш Федор Федорович». В этом и уважение не только как к начальнику и флотоводцу, но и как к человеку. Действительно, надо было быть настоящим флотовождем и отцом для подчиненных, как вице-адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин, которому офицеры его эскадры преподнесли в конце плавания памятный адрес с такими строками:

Начальник славой венчанный,

Являет нам собой отца.

Врагов России победитель,

И счастья нашего творец,

Надежда всех и покровитель,

Муж незабвенный для сердец.

Имена этих истинных флотовождей Россия помнит и сегодня: Ф.М. Апраксин, Г. А. Спиридов, Ф. Ф. Ушаков, Д.Н. Сенявин, П.С. Нахимов, В. А. Корнилов и многие-многие другие. Вечная им за это слава и признание потомков!

* * *

В адмиральской среде также было не все тихо и ладно. Практически постоянно на флоте существовали противоборствующие партии. В разное время они именовались по-разному и возглавлялись разными лидерами, но суть конфликта всегда была приблизительно одинакова: неприятие русскими флагманами засилья иностранцев.

Одни из таких примеров. К концу 80-х годов XVIII века на Балтийском флоте сложились две противоборствующие партии. Первую – доминирующую – составляли иностранцы. Главой этой партии был адмирал Самуил Грейг, идеологом – наш посол в Англии граф Семен Воронцов. Покровительствовал ей и вице-канцлер Безбородко. Грейга флот особо не знал и откровенно не любил. После Чесменской экспедиции адмирал в моря почти не хаживал, а сидел в Кронштадте на должности тамошнего главного командира.

Англоман Воронцов вообще считал, что офицерами в русском флоте могут быть исключительно англичане или на худой конец русские дворяне, но обязательно прошедшие учебу в британском флоте. Остальных же надо просто разогнать. Граф лично подыскивал в Англии офицеров в наш флот, устраивал их в России на хорошие должности и оказывал всемерное покровительство. Каждое невнимание к своим протеже он расценивал как личное оскорбление. По этой причине карьера у нанятых англичан, в отличие от русских офицеров, шла стремительно. Особенно протежировал Воронцов вчерашнему английскому лейтенанту Джеймсу Тревенину, офицеру дельному, но не знавшему ни России, ни нашего языка, ни нашего флота. Тревенина, однако, Воронцов почитал разве что не гением и мечтал видеть в адмиралах. Куда уж тут тягаться какому-нибудь лейтенанту, о котором помнят разве что друзья-однокашники, да папенька с маменькой в деревне…

Во главе противной иностранцам русской партии стояли адмирал Чичагов и вице-адмирал Круз. Оба были своими, родными, но, увы, никакого покровительства им сверху не было. Кроме того, оба отличались непреклонным характером (что при дворе принималось за необразованность) и презрением к придворному холуйству (что воспринималось как невоспитанность). Все попытки адмиралов хоть как-то ограничить противостоять засилью англичан наталкивались на мощное противодействие. Наслушавшись советчиков, императрица с недовольством высказывалась о Чичагове с Крузом: