Но только не жалким.

И да.

Я готова чувствовать на себе презрение. Готова к тому, что кожа горит от пренебрежительных

взглядов. К тому, что от меня шарахаются эти девушки, едва подойдут чуть ближе.

Я многое готова стерпеть. Даже боль.

Но жалость. Это то, что больнее всего бьет под дых.

И этих девушек я, если уж быть честной, где-то могу понять.

А я должна быть честной. С самой собой.

Разве я не относилась бы с презрением к той, что побывала в чужой постели без свадьбы?

Меня воспитывали совсем иначе. И даже то, что Бадрид прикоснулся когда-то, в прошлой жизни, к моему лицу, было неправильным!

Так что я не вправе их осуждать…

Просто так устроена жизнь. Никто не разбирается в причинах. Мы видим только голые факты. Не задумываясь о том, что привело к тому или иному поступку.

Поспешно надеваю белье, издавая вздох облегчения.

Натягиваю высохшее с ночи платье и почти бегом спешу за остальными на кухню.

Ирма уже наготове.

Все контролирует.

Одна из девушек накладывает и подает на стол еду для всех.

Моя тарелка, как и вчера, оказывается на отдельном столике.

Но сейчас я даже этому и рада. Хочется быть отдельно от всех.

— Ты!

Ирма рвет и мечет.

Лицо раскраснелось сильнее, чем спелые вишни у нас в саду.

— Ты! Разбила! Три вазы в комнатах! Ты хоть представляешь, сколько они стоят! Каждая из них дороже твоей никчемной и никому ненужной жизни!

Еда чуть не вылетает наружу.

Я?

Неееет! Я могла бы принять обвинения в том, что плохо прибралась в комнатах. Пропустила где-то пыль. Плохо натерла паркет.

Да. Все это возможно.

Но вазы!

Я видела их. В каждой комнате по нескольку.

Красивые.

Безумно дорогие.

Династия Цин, из белого фарфора. Последняя, насколько я помню, была продана с аукциона за 84 тысячи долларов!

Да, я любовалась ими. Брала в руки. Но уж точно! Ни одной из них! Я не разбила!

И пусть я совершенно не умею убираться. Но неаккуратной или неуклюжей меня назвать уж точно нельзя! Да я даже дышать боялась рядом с этими вазами!

— Я ничего не разбивала.

Говорю уверенно. Глядя в глаза.

— Нечего прикрывать свою неуклюжесть! Ты! Ты убирала в этих комнатах! Кроме тебя никто не заходил!

— Ты вообще понимаешь? Сколько вреда причинила? Да ты эти деньги будешь отрабатывать двадцать жизней! Не удивлюсь, если после такого хозяин продаст тебя с аукциона!

Шипит Ирма, нависая надо мной.

— Что? Не слышала о таких? Там девушек продают одному хозяину! А фактически, отдают на растерзание! Как кусок мяса! С которым можно делать все, что он захочет! Замучить до смерти! И даже это не покроет того вреда, который ты причинила!

Ежусь под ее злым взглядом. И все же не отступаю. Правду всегда надо говорить. Даже если на тебя давят.

— Я. Ничего. Не разбивала.

Чеканю отчетливо. Выделяя каждое слово.

Смотрю прямо в глаза. И вовсе не потому, что надеюсь на защиту Бадрида. Нет. На нее я давно уже не надеюсь. Но я должна отстоять свою правоту!

— О том, какие разводы после тебя остались, я даже говорить не хочу! — шипит Ирма. — Ты хоть что-то вообще умеешь? Или только ноги раздвигать? Хотя… Даже этого нормально не умеешь, раз уж хозяин тебя выгнал!

Это не больно. Это убийственно. Особенно, ее последние слова.

Мне нечего ответить.

Меня и правда выгнали. Я и правда ничего не умею. Даже раздвигать ноги, как говорит Ирма.

— Я. Не разбивала. Этих ваз.

Хочется орать.

Отчаянно. Безнадежно.

Но лишь снова чеканю слова. Как будто мне кто-то поверит. Как будто меня это спасет.

— Хозяина сейчас нет в доме, — шипит Ирма. — Не знаю, на что ты надеялась. Думала привлечь к себе внимание? Только зря. Он будет зол. Очень зол. И это все, чего ты добилась. Даже не сомневайся. Наказание будет суровым. Сто раз слезами умоешься и пожалеешь, что не сидела тихо, выполняя свою работу.

— Но я…

— Замолчи! Пока хозяина нет, в дом ни ногой. Только на ночь! И то не уверена, что тебя спать можно в дом пускать! Еще подумаю, может, в сарай тебя отправлю. А пока пойдешь к садовнику. С цветами-то хоть умеешь управляться?

— Умею, — на самом деле вот сейчас я еле сдерживаю улыбку.

Я безумно люблю цветы. Целыми днями напролет иногда в нашем саду проводила. Вместе с мамой. Так что это для меня не наказание. Скорее наоборот. Глоток свежего воздуха. В прямом и переносном смысле.

В этом доме я задыхаюсь. Пусть даже и нахожусь на той половине, где не бывает Бадрида.

И так я буду подальше от густого яда, что так и сочится из глаз всех остальных девушек.

— Ешь давай. Пока. После получишь новую одежду и инвентарь для работы в саду.

Молча опускаю глаза в тарелку. Сжимаю вилку так, что, кажется, она сейчас погнется. Ничего. Скоро это закончится. В саду мне точно будет лучше!

Выдыхаю с облегчением, когда Ирма, шумно громыхая ногами, выходит из кухни.

— И правда. Нос задирать, это все что такие, в домах выросшие, и умеют.

— Ага. И в постель к мужчинам пролезать. Им же закон не писан! Все потом высоким родом и деньгами прикрывают.

— Ну да. А сама и правда даже ноги раздвинуть нормально не смогла! Никогда еще не видела, чтобы из хозяйской постели кого-то так рано вышвыривали. Даже любовница его, как там ее?

— Ну Ольга же.

— Ну да, — одна из девушек кривит высокомерную рожу.

— Ольга и то сколько из спальни как бы для гостей с хозяином не выползала? Месяц, наверное!

— А эта… Ни трахаться нормально не умеет, ни с вазами обращаться!

— Неудивительно, что хозяин отказался жениться на ее сестре! Та, видно, еще хуже этой оказалась.

— Неумелая шлюха! — прямо кухня вся сотрясается от ядовитого хохота. — Это же надо! Все равно, как служанка, что пришла наниматься, а ничего не может толком сделать!

— Хотя чего там уметь? Ноги раздвигать и подмахивать! И языком работать! Тьфу!

— Мало того, что со шлюхой спать в одной комнате приходится, и есть, аж кусок в горло не лезет! Так еще и нас всех за нее накажут! Лучше бы она в горло научилась то, что надо запихивать!