Среди представителей командного состава Красной Армии, причастных к пропагандистской деятельности, царило полное недоумение. Характерными были следующие признания: «…вообще не знаешь, что писать и как писать, нас раньше воспитывали в антифашистском духе, а сейчас наоборот», или: «Агитацию и пропаганду против фашизма нельзя проводить, т.к. наше правительство не видит никаких разногласий с фашизмом».

На вопрос «что писать и как писать» дал тогда исчерпывающий ответ сам Сталин. Он резко пресек попытки редколлегии газеты «Красная звезда» помещать информацию о Германии, отличавшуюся от новой официальной точки зрения, и в разговоре с Л.З. Мехлисом обязал немедленно прекратить публикацию материалов с критикой фашизма. Стало распространяться убеждение, что вообще «с Германией воевать не придется». С теми, кто придерживался противоположной точки зрения, проводилась разъяснительная работа, как требовали того ЦК ВКП(б) и ПУРККА, после чего последние «осознавали свои заблуждения».[311]

По словам британского журналиста А. Верта, после подписания пакта Риббентропа-Молотова «миллионы русских были просто шокированы случившимся». Ведь с момента прихода нацистов к власти Советский Союз находился «все время в авангарде антифашистской борьбы».[312]В то время, как подчеркивал В.И. Вернадский, происходило «большое скрытое брожение мысли в связи с резким противоречием между реальностью и официальным изложением положения». Расхождения «между этими двумя реальностями, всегда в государственной жизни существующие», резко увеличивались, выявляя сильный диссонанс.[313]

Люди собирались послушать агитаторов, рассуждая в то же время о недолговечности пакта о ненападении. Некоторые говорили вслух, что Германии нельзя доверять, а ее нападение на СССР в будущем неизбежно. По сообщению корреспондента американской газеты «Нью-Йорк таймс», в Москве был прекращен показ антинацистских фильмов «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм», а также киноленты «Александр Невский», а в Театре им. Вахтангова – спектакля по пьесе А. Толстого «Путь к победе» (о германской интервенции в годы Гражданской войны).[314]

Особенно болезненно восприняли известие о пакте Риббентропа-Молотова представители интеллигенции, воспитанные (и воспитывавших других) в антифашистском духе.

Ведь свежи были в памяти негативные характеристики нацистской партии, данные в «Кратком курсе истории ВКП(б)», а кроме того, определения Германии как крайне агрессивной страны, присущие советской пропаганде.

24 августа Л.В. Шапорина, жена композитора Ю.А. Шапорина, записала в дневнике, ссылаясь на упоминание советских газет о «стараниях врагов», загнавших «в тупик» дружбу «народов СССР и Германии»: «Кто эти враги? А еще теплые тела убитых (немцами. – В.Н.) в Испании, Чехословакии?… Я не могу – меня переполняет такая невероятная злоба, ненависть, презрение…».[315]

В те же дни в Ленинграде на курсах агитаторов докладчикам задавались вопросы, ответы на которые было найти весьма затруднительно: «Как могло получиться, что основной очаг войны, центр агрессии (имелась в виду Германия. – В.Н.) и вдруг заключает договор о ненападении. Как будет реагировать рабочий класс Германии, если мы заключим договор о ненападении с фашистским правительством?» На этот и другие подобного рода вопросы давались разъяснения, далеко не исчерпывавшие существа дела.

Между тем в разговорах и беседах проявлялось явное недоверие к официальной пропаганде, поскольку привычные антифашистские установки были без всяких объяснений отвергнуты. Так, коммерческий директор фабрики «Скороход» (Ленинград) говорил: «Мы люди пожилые и привыкли при советской власти к очень многому. Мы научились ничему не удивляться. Но молодежь не только удивляется, но и возмущается. В демонстрации дружбы с погромщиками (нацистами. – В.Н.) она видит просто измену со стороны руководства партии. Молодежь учили ненавидеть фашизм, и вдруг СТАЛИН встал рядом с погромщиками». Поддерживая собеседника, мастер той же фабрики заявил, что «советская власть часто убеждала народ вместе с нею бранить то, что вчера единодушно возносилось до небес, и наоборот, но то, что опубликовано 24 августа (1939 г. – В.Н.), – это уже выходит за пределы доступного понимания. Вы всмотритесь в фотографию – у немцев торжествующий вид, а у СТАЛИНА и МОЛОТОВА заискивающий».[316]

Для людей, вовлеченных в партийно-пропагандистскую работу, период сближения с Германией стал подлинным испытанием, чреватым опасностями и непредсказуемыми последствиями. В данной связи следует упомянуть о незавидной доле агитаторов низового звена, которые в создавшейся ситуации были вынуждены прямо апеллировать в высокие партийные инстанции, обращаясь за разъяснениями по поводу резкого поворота в отношениях с гитлеровской Германией. Так, на собрании партийного актива г. Мичуринска (Тамбовская область) был задан вопрос: «Как совместить нынешнюю политику Гитлера и его книгу „Моя борьба“? Не может ли получиться так, что мы своими дружественными отношениями с Германией, особенно в торговле, укрепим ее для нападения на СССР?» Отвечая на этот и другие подобного рода вопросы, лекторы, агитаторы и пропагандисты зачастую были вынуждены использовать следующий «железный аргумент»: не верить германско-советскому договору о ненападении нет оснований, так как он заключен в присутствии товарища Сталина. Подобного рода «разъяснения» свидетельствовали, однако, о беспомощности и неспособности объяснить события, суть которых мало кто из них до конца понимал.[317]

Не случайно один из агитаторов, избравший псевдоним «Земляк», под впечатлением от пакта о ненападении с Германией от 23 августа 1939 г. направил письмо А.А. Жданову. В письме, в частности, обращалось внимание на противоречие между прежними сталинскими установками, данными на XVIII съезде ВКП(б) (март 1939 г.) и в других выступлениях вождя, подхваченных большевистской пропагандой, и новыми, непонятными для «низов» веяниями в отношении Германии и ее режима. «Земляк» напомнил слова Сталина на XVIII съезде о германских завоевательных устремлениях, а также о сталинской характеристике Германии как одной из самых агрессивных стран. Анонимный ждановский корреспондент язвительно подчеркивал: теперь, т.е. после подписания договора от 23 августа 1939 г., «видите ли, поджигатели войны в Европе – Англия и Франция», а германский народ якобы «традиционно с нами связан». В данном случае прямо декларировалось недоумение по поводу газетных публикаций, инспирированных выступлениями В.М. Молотова 31 августа. В письме «Земляка» содержался риторический вопрос: «…как нам, работникам мест, отвечать (вернее, лгать) рабочим и колхозникам? Ответа не находим» (выделено мной. – В.Н.).[318]