Возникла тенденция (в частности, среди молодежи) упрощенного, но вполне однозначного восприятия германских военных успехов на Западе. Летом 1940 г. достоянием секретаря комитета ВЛКСМ ИФЛИ А.Н. Шелепина стал дневник студента-ифлийца, откровенно восхищавшегося немцами, «которые в короткий срок расколотили такую великую державу, как Франция».[349]Таким образом, вопреки имеющемуся мнению, представления о вермахте, как «о хорошо отлаженной машине, которая прет стальной лавиной»,[350]возникло не после, а до нападения Германии на СССР, когда она еще не являлась реальным противником.

Как уже отмечалось, И.Г. Эренбург, стремившийся донести до читателя информацию о причинах поражения Франции, столкнулся с большими трудностями. Он намеревался, опираясь на собственные публикации в центральной прессе, объяснить, что быстрый разгром этой страны объяснялся не чудодейственной силой вермахта, а моральной слабостью правящего французского режима. Но в иностранном отделе газеты «Известия» писателю заявили, что публиковать его статьи не будут. Тогда Эренбург обратился в газету «Труд».

Теперь уже заведующий иностранным отделом центрального печатного органа ЦК ВЦСПС З.С. Шейнис пытался объяснить ему, что не следует «ничего писать о немцах», а «ругать французских предателей» дозволяется.[351]Наконец, писатель сообщил членам редколлегии журнала «Знамя» о намерении поместить на его страницах отрывки из нового романа «Падение Парижа». Пытаясь обосновать это намерение, И.Г. Эренбург отмечал:

«Читателя справедливо интересуют теперь причины разгрома Франции. Если мы не можем говорить о многом, даже часть полезна».[352]

Таким образом, политический выигрыш от договоренностей с Германией 1939 г. омрачался идеологическими издержками и противоречиями. Официальные установки, которые периодически «озвучивались» в речах В.М. Молотова, не оставляли надежды на их сглаживание. Нацеливание пропаганды на культивирование «дружбы» с нацистским Третьим рейхом после нескольких лет интенсивной антинацистской кампании, происходившей на фоне усиливающейся агрессивности Гитлера в Европе, вызывало недоумение и раздражение в обществе.

Литературные произведения, периодическая печать, театральные постановки, кинопрокат были «освобождены» от тематики, связанной с возможным военным конфликтом между СССР и Германией. В советской пропаганде (и это отразилось в общественном сознании) стали появляться упоминания об успехах германского оружия. То, что из тактических соображений она была настроена на обеспечение лозунга о «расцвете дружбы» с Германией, вводило в заблуждение и воспринималось как своеобразное «отклонение» от прежней антифашистской направленности. Нелегкие времена наступили для тех, кто был задействован в пропагандистских структурах. Им приходилось проявлять особое политическое чутье во избежание недопустимых «отклонений» от официально провозглашенной линии на сближение с «заклятыми друзьями».

Но в подобной ситуации любое изменение новой «линии» и возвращение сталинского руководства на прежний («правильный») антифашистский путь неизбежно должно было восприниматься как реальный, а главное, желательный исход событий. Очевидно, чтобы в какой-то степени компенсировать ожидание большинством людей очередного поворота в пропаганде, сталинское руководство сразу же вслед за подписанием пакта о ненападении с Германией поспешило преподнести доказательства несомненных преимуществ для СССР от сближения с ней. Начался непродолжительный период «освободительных походов» Красной Армии, которые сопровождались широкими политико-идеологическими кампаниями.

Второй пункт секретного дополнительного протокола к пакту Риббентропа-Молотова, в частности, гласил: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана». Решение в перспективе вопроса о целесообразности сохранения независимого Польского государства обе стороны брали на себя, предполагая, что он «может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития». В любом случае, Советский Союз и нацистская Германия намеревались разрешить этот вопрос «в порядке дружественного обоюдного согласия».[353]

К концу августа 1939 г. у Гитлера не оставалось сомнений относительно того, каким именно путем будет разрешена польская проблема. Нацистское военно-политическое руководство, начиная с апреля, активно готовилось к нападению на Польшу. Фюрер явно играл на опережение, надеясь на успешные боевые действия в польской кампании при условии, если в дело активно не вмешаются западные союзники поляков – англичане и французы. Замыслы Сталина в отношении Польши были менее определенными. Он действовал осторожно, исходя из развития событий в ставшем уже неизбежным германо-польском конфликте. Помимо этого, он был вынужден внимательно следить за ситуацией на международной арене и, в частности, в Восточной Европе. С нападением Германии на Польшу (1 сентября 1939 г.) Кремль стал готовиться к практическим шагам по освоению ранее оговоренных в этом протоколе «сфер государственных интересов» в Восточной Европе.

В атмосфере неопределенности и ожидания событий, активным участником которых будет СССР, органами НКВД фиксировались высказывания красноармейцев и командиров, которые не основывались на надежной информации, а по существу являлись попыткой «разгадать код» дальнейших действий Сталина на международной арене. В них звучали предположения о существовании секретной части к пакту Риббентропа-Молотова, в которой и оговаривались дальнейшие действия Советского Союза на случай германопольской войны. Так, заместитель начальника 5-го отдела 5-го управления РККА Шулькин полагал, что к пакту о ненападении с Германией имеется «еще секретная часть (выделено мной. – В.Н.)», в которой оговаривалась безопасность западных границ Советского Союза. Начальник кафедры Военной академии им. В.И. Ленина Волков считал, что в тексте договора, опубликованном не полностью, имеется пункт о передаче немцам в случае войны с Польшей территории, принадлежавшей Германской империи до 1914 г. В свою очередь, СССР «должен забрать Западную Украину и Западную Белоруссию».[354]

Курсант Пермской авиашколы Ведерников утверждал, что, заключив это дипломатическое соглашение, Германия развязала себе руки «для агрессивных действий по отношению стран Западной Европы». А младший командир стрелковой роты прямо заявлял следующее: СССР способствовал началу Второй мировой войны. Не подписав пакт о ненападении, немцы бы побоялись «начать войну с Польшей, а теперь Гитлер осуществляет свои планы».[355]