– Ну, я не хочу, чтобы кто-либо знал, что именно я думаю, – прямо говорю я. – Поэтому храните мои книги в моих комнатах, и запертыми в сундуке. А тебе, Екатерина, я вверяю ключ от него.

Она смеется и показывает мне ключик, висевший у нее на поясе.

– Мы не так беззаботны, как вы, – говорю я, а она свистит, подзывая свою собаку, названную в честь епископа.

– Маленький Гардинер, глупышка, всегда приходит на свист и выполняет команду «сидеть»!

– Только не зови его и не отдавай ему именные приказы в моих комнатах. Мне не нужны враги, и тем более Стефан Гардинер в роли одного из них. Король уже благоволит ему, а если он продолжит расти во власти, тебе придется переименовать твоего пса.

– Да, боюсь, его не остановить, – честно соглашается она. – Он со своими традиционалистами уже одолевает нас. Я слышала, что Томас Ризли недоволен своей ролью секретаря и лорда Хранителя Печати при Его Величестве, а тоже желает стать лордом-канцлером.

– Это тебе сказал твой муж?

Она кивает.

– Он говорит, что Ризли – самый амбициозный человек среди приближенных короля со времен Кромвеля.

– Чарльз настраивает короля против реформ?

Она улыбается.

– Нет, что вы, такого он не станет делать! Говоря королю то, что ты на самом деле думаешь, не сможешь оставаться королевским фаворитом целых тридцать лет.

– Скажи, а почему твой муж не пытается тебя приструнить? – с любопытством спрашиваю я. – Он же видит, что ты назвала спаниеля в честь епископа, чтобы его поддразнить.

– Потому что, приструнивая супругу, не сможешь пережить целых четырех жен! – смеется она. – Я у него четвертая, поэтому он позволяет мне думать, что я хочу, и делать, что я хочу, пока это не начинает его беспокоить.

– Он знает, что ты читаешь и думаешь? И позволяет тебе это?

– А почему бы нет? – задает она мне самый вызывающий вопрос, который может задать женщина. – Почему мне нельзя читать? Почему нельзя думать? Почему нельзя говорить?

* * *

Долгими темными весенними ночами король от боли потерял сон. Он подавлен и раздражен, просыпаясь задолго до рассвета. Я заказала себе красивые часы, чтобы помочь мне ориентироваться во времени, и теперь слежу за движением минутной стрелки по медному циферблату, отражающему блики свечи, которую я оставляю на ночь на столе, возле часов.

Когда король просыпается, раздраженный и уставший, около пяти часов утра, я встаю и зажигаю все свечи, подбрасываю поленьев в очаг и часто отправляю пажа на кухню за элем и пирожными. Король любит, когда я сижу рядом с ним на кровати и читаю вслух под мерцание свечей, а он наблюдает за тем, как за окном очень медленно разгорается утро. Сначала темнота становится из черной проницаемо-серой, затем постепенно светлеет, и лишь спустя некоторое время, которое кажется мне долгими часами, я вижу солнечный свет и говорю королю:

– Вот и утро наступает.

Теперь, когда этими долгими ночами он борется с болью, я чувствую к нему нежность. Я не жалею и не жалуюсь на свои ранние подъемы и долгие бдения с ним, хотя знаю, что к приходу восхода уже устану. Тогда он может заснуть снова, а мне придется приступить к своим обязанностям при дворе, потому что теперь их у меня вдвое больше: сопровождение всех на мессу, завтрак под сотнями внимательных взглядов, чтение с принцессой Марией, наблюдение за придворными во время их охоты верхом с собаками, обед с ними в середине дня, выслушивание советников после полудня и ужин, за чем следует веселье и танцы, в которых я часто сама принимаю участие. Иногда это приносит удовольствие, но всегда остается моим долгом. У двора всегда должна быль цель и глава, и, если королю нездоровится, я должна занять его место. Тем самым я смогу скрыть от них, насколько король плох. Он может отдыхать целый день, если я здесь, на троне, улыбаюсь и уверяю всех, что король просто немного устал, а так ему день ото дня становится лучше.

Книги для вечернего чтения королю подбирает Стефан Гардинер, и это очень ограниченная подборка. Поскольку мне не дозволено читать что-то не входящее в этот выбор, я оказываюсь перед необходимостью читать об аргументах споров относительно объединения Церкви под рукой папы или витиеватые истории о развитии первой Церкви, подчеркивающие роль патриархов и Святого Отца. Если б я верила в то, что написано в этих книгах, то считала бы, что женщин в этом мире, который они описывают, не существует. И уж, разумеется, нет сейчас и не было в истории ранней Церкви никаких женщин-святых, отдавших свои жизни ради служения вере. Сейчас епископ Гардинер выступает большим поборником восточного христианства, православной церкви, которая, хоть и является частью христианского мира, не подвластна Риму. Греческая церковь должна стать образцом для подражания, и я читаю длинные проповеди, в которых содержится описание всяческого благочестия, которое доступно католической церкви в партнерстве с Римом. Мне приходится заявлять, что народ лучше держать в священном неведении, что ради их же собственного блага им следует повторять слова молитвы, не понимая и не вдумываясь в их значение. Я понимаю, что произношу заведомую чушь, и презираю епископа Гардинера за то, что он заставляет меня это делать. Генрих слушает, иногда веки его смыкаются, и я понимаю, что усыпила его своим чтением. Бывает и так, что боль не дает ему уснуть, но я заметила, что он никогда не комментирует того, что я уже прочитала, лишь иногда прося повторить предложение. Он никогда не спрашивает моего мнения о зачитанных мной аргументах против реформ, а я слежу за тем, чтобы не проговориться.

В ночной тишине комнаты я слышу тихое капанье гноя из раны в миску. Он стесняется смрада и мучается от боли. Я не могу помочь ему ни с тем, ни с другим – лишь подношу ему снотворные настои, которые оставляют ему лекари, и заверяю, что не ощущаю никакого запаха.

В комнатах везде разложены саше с розовыми лепестками и цветками лаванды, в каждом углу стоят чаши с розовым маслом, но неумолимый запах смерти пропитывает все вокруг, как туман.

Бывают ночи, когда он совсем не спит, и дни, когда не встает с кровати и слушает мессу лежа. Тогда его советники и поверенные встречаются в комнате, примыкающей к его спальне, и через открытую дверь король слышит, о чем они говорят.

Я сижу возле его кровати и слушаю, как они планируют будущий союз Англии и Шотландии через брак леди Маргарет Дуглас, племянницы короля, и Мэттью Стюарта, шотландского дворянина.

Когда шотландцы отказываются от этого предложения, я слушаю, как советники рассчитывают, как отправить Эдварда Сеймура и Джона Дадли с отрядом, чтобы поучить Шотландию уважению, разорив соседние с нею земли. Я прихожу в ужас от этого плана. Прожив столько лет на севере страны, я знаю, как там трудна жизнь. Собранный урожай позволяет пережить зиму на тонкой грани между сытостью и голодом, и любое вторжение или набег могут иметь весьма пагубные последствия. Так нельзя добиваться союза с шотландцами. Неужели мы пойдем на разрушение собственного королевства ради достижения этой цели?