Памяти князя С.Е. Трубецкого,

поручика Сергея Мамонтова,

сестры милосердия Софьи Федорченко

и многих других

известных и безымянных участников

и свидетелей описываемых событий,

без чьих бесценных воспоминаний

эта книга не могла бы появиться

Не надо повторять – все врут календари.

Хотя еще тепло, темнеет только в восемь,

Над площадью Звезды, над садом Тюильри

Медлительно плывет сиреневая осень…

Громыхая по торцовой мостовой, под окном протащиласькрестьянская телега, запряженная парой медлительных сытых першеронов, –мужик откуда-нибудь из Оверни вез овощи на рынок. Париж просыпался. Наверху, вмансарде, известная всему кварталу Нинет скандалила со своим очереднымвозлюбленным. Мишель, хозяин булочной, позевывая, поднял штору на двери своейлавки, счистил с башмака какую-то гниль и послал вслед крестьянскому возузамысловатое ругательство.

– Луиза, принеси еще литр красного! – крикнул втемный дверной проем лощеный господин в черном галстуке и щегольском замшевомжилете, слишком лощеный господин для улицы Сен-Сабин, для раннего утра, дляэтой комнаты, освещенной тусклой керосиновой лампой. Слишком лощеный господиндля того, чтобы его можно было принять за порядочного человека.

Хозяйка, вышедшая в тираж проститутка, приторговывающаякраденым и не слишком разборчивая в знакомствах, внесла кувшин и неслышноудалилась.

– Пейте, Жорж, – проговорил лощеный господин,подливая своему собеседнику, худому седеющему мужчине в поношенномсюртуке, – пейте, у этой шлюхи довольно пристойное вино.

– Гадость, – отозвался Жорж, тем не менее припав кстакану, как умирающий от жажды. Его глаза были красны и печальны, как у старойсобаки. Он и без того уже был изрядно пьян. – Гадость, – повторилон, – и вино ваше гадость, и Париж ваш гадость. И что это ты, галльская твояморда, так меня обхаживаешь? Непременно ведь обманешь! Знаю я тебя, фармазона!Попался бы ты мне в Севастополе! К стенке – и весь разговор! А здесь – нет,здесь я с тобой как с человеком за одним столом сижу! Я, князь Тверской! Ислишком много говорю, слишком много говорю…

Лощеный господин щелкнул пальцами, как будто подзываяофицианта.

Тут же за спиной у Жоржа отворилась незаметная маленькаядверка, и оттуда выкатился совершенно уморительный человечек. Ростом он быледва с семилетнего ребенка, однако носил пышные усы и одет был совершеннымщеголем – черный сюртучок, шелковый жилет, расшитый райскими птицами, лаковыештиблеты.

– Он твой, Гийом! – проговорил лощеный господин ипоспешно отошел от стола.

Жорж полуобернулся, удивленно уставился на нарядного карликаи потянулся за пенсне, чтобы получше разглядеть его. Карлик, однако, повел себяболее чем странно: он набычился, распушил усы, как кот, и, стремительноподскочив к князю, воткнул ему в грудь невесть откуда взявшееся в его рукедлинное тонкое лезвие.

Князь удивленно ахнул, заквохтал, как зарезанная курица,откинулся на спинку стула и застыл. Глаза его остекленели, и только бесконечноеудивление еще светилось в них.

На пороге комнаты появилась Луиза.

Вытирая большие руки о передник, она покачала головой ипроговорила:

– Право, Жан, вы нисколько не меняетесь! Все тот жешалопай, что в двенадцатом году! Неужели нельзя было сделать это где-нибудь вдругом месте! Ведь я только недавно вымыла пол!

– Отнюдь, – лощеный господин вернулся на своеместо, спокойно уселся за стол напротив мертвого князя и поднес к губам свойнедопитый стакан, – у тебя, дорогая, это особенно удобно. Сейчас мы сГийомом отнесем этого господина в подвал, и ни одна живая душа никогда невспомнит о нем. Он рассказал мне все, что знал, и больше нам не нужен. А вино утебя и правда отвратительное.

Сизо-розовый Париж жил своей собственной жизнью. Утром егозатягивал легкий кисейный голубой туман, и в этом тумане ворковали послевоенныеголуби, и переговаривались букинисты на набережной, и служанки спешили нарынок, стреляя глазами из-под кокетливых соломенных шляпок. Ночью сверкалиртутными ослепительными фонарями Большие бульвары, отражаясь в мокром асфальте,проносились, шурша шинами, длинные лаковые автомобили, выпархивали из нихсногсшибательные послевоенные женщины, одетые по последней моде – в черное икороткое. Моду диктовал еще великий Колло, но кое-кто уже говорил о восходящейзвезде Шанель. Хозяева этих сногсшибательных женщин, толстые банкиры в шелковыхцилиндрах, разбогатевшие на военных поставках, рассуждали о бошах, которые неторопятся выплачивать репарации, отчего прекрасная Франция несет неисчислимыеубытки. Перед сияющими дверями ресторанов пучили глаза высокие негры в красныхливреях, а из-за их спин гремели синкопы шимми и фокстрота.

На тротуарах, среди праздной и нарядной толпы, частопопадались угрюмые сутулые люди – ветераны Соммы и Вердена. Они с холоднойненавистью смотрели на жирных поставщиков и вынашивали планы мести.

И куда реже в этой толпе попадались люди с опустошенными,потерянными лицами, с прозрачными безнадежными глазами, люди, не имеющие дажеправа на месть. Несколько лет прошло уже с тех пор, как они отступали понепролазной кубанской грязи, обороняли Перекоп и Юшунь, давились на палубепереполненных пароходов, жарились на беспощадном солнце Константинопольскогокарантина, умирали от тоски и голода в бараках Галиполи. Сносились их тужурки ифренчи со споротыми офицерскими погонами, пропали в парижских ломбардахнаградные часы с благодарственной надписью от Врангеля или Май-Маевского.Растаяли последние мечты о возвращении на родину. Кто-то из них смог преодолетьнужду, отбросить офицерское высокомерие, нашел приличную службу и выжег из речипозорный и унизительный русский акцент. Кто-то устроился гувернером к детямболее удачливых соотечественников. Кто-то таскает мешки с углем и сверкает изугольной пыли бандитскими белками глаз – ходившему в атаку на махновскиепулеметы легко решиться на ограбление ссудной кассы. Генерал Шкуро, кровью иогнем метивший путь своей Дикой дивизии, развлекает буржуа в цирке,демонстрируя чудеса конной вольтижировки, хватает на скаку с малинового ковракосматую казачью папаху и сверкает дикими калмыцкими глазами. ПолковникСуходольский, прихвативший во время посадки на пароход в Ялте полковую кассу,открыл кредитный банк, ездит в длинном лаковом автомобиле и рассуждает своенными поставщиками о немецких репарациях.

Мосье Жано выглянул в зал и скорбно поджал губы. Опять малонароду! Дела идут скверно, что и говорить. Впрочем, ему еще грех жаловаться.Его ресторан под названием «Прекрасная булочница» находится на бойком месте.Ресторан небольшой, но кухня вполне приличная, мосье Жано совсем недавноприбавил повару жалованье. На поварах экономить не следует, хотя это и влетает вкопеечку. Зато официантом пришлось взять мальчишку, которому и дела нет доработы. Вот и сейчас два посетителя ждут, пока их обслужат, а этот паршивецнебось переглядывается с хорошенькой горничной из дома напротив. Девчонка,конечно, недурна – задорные глазки, высокая грудь, мосье Жано и сам поглядываетна нее с удовольствием. Но надо же ведь и совесть иметь.