– Вы здороваетесь только с ротами и командами, а на каждого своего солдата в отдельности не обращаете даже внимания, может быть, даже не всегда принимаете честь от него.

Также отметил, что большинство сверхсрочных фельдфебелей – не коренные могилевцы. Впредь прием со стороны сверхсрочных, особенно фельдфебелей, допущен не будет; нынешних постепенно заменят своими. Каждый ротный командир обязан подготовлять фельдфебеля для своей роты из ее состава, а кто этого сделать не сумеет, тому я сам назначу фельдфебеля из учебной команды. Затронул также всегда коробивший меня вопрос рукоприкладства.

– Бить, господа, всякий дурак может, и в обычной обстановке это недостойное офицера дело. Не говоря про предоставленную каждому из вас законом дисциплинарную власть, достаточно одного вашего личного примера, вашего знания службы, вашего авторитета, чтобы люди верили вам и воспринимали ваши указания.

Затем просил, если у кого что есть, то откровенно высказать.

Наша беседа продолжалась более трех часов, мы приступили к общей работе с полным взаимным доверием. Добрая половина ротных командиров была одного со мною возраста, а некоторые даже старше, двое из них, капитаны Кулаков и Бржозовский, уже в 24 года командовали ротами.

Дом командира полка помещался на Ивангородском шоссе, непосредственно у выезда из города. Это был барак, сложенный из полубалочного леса еще во времена Императора Николая Павловича. Барак стоял в большом саду.

В этом же бараке находилась полковая канцелярия, помещение писарей и комната дежурного офицера. Сад граничил с полковым плацом. Перед отъездом из Варшавы я встретился с начальником инженеров округа, который мне сказал:

– Вы получили Могилевский полк в Радоме, там дом командира полка предназначен к слому, но мы вам подправим железную крышу, и года три вы в нем отлично проживете.

И действительно, мы отлично жили в этом бараке, как в усадьбе.

Покончив с приемом полка, я выехал за семьей и привез их в Радом. Из всех многочисленных (до двенадцати) переездов по службе с семьей, этот переезд совершился особенно удобно и дешево. По договоренности со мной перевозчик Врублевский спросил только, могу ли я достать две открытые платформы, устроить так, чтобы платформы были пропущены в Ивангороде, с Привислянской железной дороги на Ивангород – Домбровскую, без перегрузки и дать ему в Радоме две шестерки лошадей. На мой утвердительный ответ Врублевский сказал:

– В таком случае я пришлю за вещами две специальные фуры, в которые установят вашу обстановку, не укладывая ее, а по прибытию в Радом по вашему указанию мои же люди расставят ее в соответствующие комнаты.

Так и было исполнено, и все это удовольствие стоило всего 200 рублей. Вместе с обстановкой прибыла и моя Наяда, вороная кобыла пяти с лишком вершков, и очаровательный щенок мопса, с которым дети ни за что не захотели расстаться.

По указанию директора Радомской гимназии я пригласил учителем к детям начальника приюта Проневича, отца одного из офицеров полка, жившего напротив нас. Я всегда с благодарностью буду его вспоминать, так успешно шли занятия с детьми.

Устроив семью, я всецело отдался командованию полком. Драгоценным помощником оказался старший полковник в полку Михаил Иванович Чижов, отличный строевой офицер, но после несчастного падения с экипажа с переломом двух ребер в значительной степени утративший здоровье.

Он был заведующим хозяйством, отлично сознававший, что хозяйство для полка, а не полк для хозяйства, деятельный, толковый работник, умело проводивший в жизнь все мои начинания, честный и не мелочной.

Нельзя было дальше мириться со значительной частью городских казарм, особенно с так называемой Красной казармой, в которой стояли пятая и шестая роты, сырой и холодной, и с помещением третьего батальона, в котором в мороз промерзали потолки и стены. Когда же затапливали железные печки, стены потели и с потолка капало на нары.

Полковник Чижов очень быстро выработал планы постройки зданий под казармы такого типа, что они в случае минования надобности в казарме легко могли быть переделаны на частные квартиры, подыскал предпринимателей, которые согласились построить дома и сдавать их нам за плату, отпускаемую тогда от казны по 5 рублей в год за каждого солдата. Это дало возможность построить отдельное помещение для учебной команды, на которую не полагалось отдельного отпуска от казны.

При мягкости тамошнего климата можно было строить почти всю зиму, и к весне 1896 года большинство зданий было готово, и роты начали постепенно переходить в новые помещения.

Почту приносили в 6 часов вечера прямо ко мне на дом, тут же ее вскрывал, и бумаги поступали в журнал уже с полученными на них резолюциями. Делал это с целью, чтобы ничего от меня не ускользало и чтобы не было влияния помимо моего.

Посещая занятия в ротах, я особенно указывал на важность развития каждого солдата как бойца-стрелка, на необходимость, отдаваясь всецело подготовке молодого пополнения, не забрасывать старослужащих. Занятия по гимнастике (подготовительные упражнения), маршировку и бег всегда вести на воздухе, за исключением дней ненастья.

Помню, как при этом врачи постоянно высказывали опасения, что люди будут простужаться, даже когда я им указывал на стоявших тут же босых мальчишек, ведь и солдаты в детстве были такими же мальчишками и с наслаждением шлепали босиком по лужам, а то и по снегу.

Постоянно раздавались жалобы на жидов, что они уклоняются от занятий, боятся стрельбы, плохого их поведения и так далее. А как ни приду в роту, не вижу жидов на занятиях, все оказывались в отпусках.

Тогда я приказал вернуть всех евреев из отпуска, и впредь, не лишая ротного командира права увольнять людей в отпуск по его усмотрению, об увольнении каждого еврея уведомлять полковую канцелярию для доклада мне. Установить правильные с ними занятия под надзором одного из офицеров роты; батальонным и ротным командирам не допускать никакой травли и издевательств. Требование было проведено в жизнь, и результаты получились неожиданные. Большинство евреев стали хорошими солдатами, и когда доходило до раздачи призов за стрельбу, в числе которых были ежегодно часы лично от командира полка, все трое моих часов достались евреям.

Ведя тактические занятия с руководителями, я пользовался каждым случаем, чтобы подробно им излагать свои взгляды на обучение и воспитание части в целом и каждого солдата в отдельности, тут же указывал способы, как этого достигать и неуклонно проводить в жизнь. В основу всего клал личный пример начальников всех степеней, от командира полка до младшего начальника отделения.

Первое время случалось, что мои указания не сразу исполнялись, когда я попросил полковника Чижова разобрать, почему так случалось, офицер ответил, что ведь командир только просил, а не приказывал и даже не повышал голоса. Тогда я разъяснил офицерам – каждая моя служебная просьба равносильна приказанию, возвышения голоса они от меня не скоро дождутся; всякое же неисполнение раз мной преподанного буду считать не только служебным упущением, но и недостатком уважения ко мне.