была сосредоточена в «литовских» уездах (Свенцянском, Виленском и Трокском), а также в примыкающих к ним местностях «белорусских» уездов (Вилейского, Дисненского, Лидского и Ошмянского). Данная версия основывается на том обстоятельстве, что основную массу белорусскоговорящего населения этой местности составляли славянизированные балты, далекие предки которых были обращены в католичество при крещении Литвы. Соответственно, православное население было сконцентрировано в наиболее удаленных от Вильно южной и восточной частях «белорусских» уездов. То есть там, где проживало либо изначально «русское» православное население, либо периферийные группы балтов, полностью интегрированные в «русское» этноязыковое и религиозное пространство.

В пользу подобного географического распределения белорусских католиков и православных говорит и сохраняющаяся высокая концентрация католического населения в пограничных с Литвой районах современной Беларуси. Важным свидетельством в пользу данной версии являются слова Литовского митрополита Иосифа Семашко, кафедра которого находилась в Вильно. Семашко характеризовал город как «кипящий ненавистным фанатизмом против православных — лежащий вне круга православного населения»{44, c. 159–160}.

Таким образом, основную массу белорусскоязычного населения, проживавшего вокруг Вильно, составляли католики, бывшие по своему этногенезу славянизированными балтами. Очевидно, помимо языка, с основной массой белорусов эту группу населения мало что связывало.

Православные белорусы генетически наследовали «русскому» населению ВКЛ и той культурно-религиозной традиции, которая сложилась на этих землях во времена Киевской Руси. Со своей стороны, славянизированные балты католического исповедания были продуктом «литвинской» государственно-политической и культурной традиции, которую сформировали династии Гедиминовичей и Ягеллонов и которая к началу ХХ века во многом переродилась в региональный вариант польской национальной идентичности. Это делало весьма вероятной окончательную интеграцию данной группы населения в польский национальный проект. Костел оставался мощным агентом польского культурного влияния в крае, поэтому представляется вполне закономерным, что после крушения Российской империи возрожденная Польша смело ввязалась в борьбу с Литвой за Виленский регион, рассчитывая на поддержку со стороны как языковых поляков, так и языковых белорусов католического исповедания.

Очевидно, если бы Польше удалось удержать за собой Виленский край и после перекроек государственных границ в ходе Второй мировой войны, на сегодняшний день польский характер этого региона не вызывал бы сомнений.

Таким образом, католическое белорусскоговорящее население, проживавшее в окрестностях Вильно в начале 20 в., представляло собой специфическую этнокультурную группу, весьма отличную по своему этногенезу и социокультурным характеристикам от основной массы православных белорусов, что делало далеко не очевидным объединение этих групп в рамках единого национального проекта. Поэтому мы не можем определять католическое население, доминировавшее в округе Вильно, как априорно белорусское, а значит, и утверждать «исконно белорусский» характер этого региона.

ЧАСТЬ 3. СУДЬБЫ РУССКОГО МИРА СКВОЗЬ ПРИЗМУ ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО ПОДХОДА

ГЛАВА 1. ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ПОДХОД В РОССИИ

Востребованность цивилизационного подхода в России обусловлена специфическим преломлением в русской культуре самого понятия «цивилизация», возникшего для обозначения Запада как наиболее прогрессивного сообщества, стоящего в авангарде развития человечества. Эта идея получила ряд интерпретаций, либо предполагающих подтягивание остальных сообществ до уровня авангардной цивилизации, либо в принципе отказывающих им в такой возможности.

В любом случае, идея прогрессивной цивилизации предполагала ранжирование этнокультурных групп по уровню развитости, а также формировала престижность этой цивилизации, не только в её собственных глазах, но и в глазах «отсталых» групп. Вот почему даже разнообразные «национально-освободительные движения» ХХ века, критиковавшие западный «империализм» и колониальные практики, тем не менее, существовали в логике догоняющего развития и были ориентированы на копирование социальных институтов и культурных парадигм Запада.

Ранжирование обществ на «передовые» и «отсталые» неизбежно предполагало определение границ между «цивилизацией» и «варварством»: какие группы считать «цивилизованными», а какие — «отсталыми»? B рамках колониальных империй (и уж тем более после их распада) эта грань между европейскими метрополиями и колониями достаточно чётко маркировалась географическими расстояниями и барьерами, этнокультурными, языковыми и антропологическими («расовыми») отличиями. В понятие «цивилизации» («Запада»), помимо Европы, также вошли зоны преимущественно англосаксонской колонизации в Северной Америке, Австралии и Новой Зеландии, где были воспроизведены жизненные стандарты «цивилизованных обществ», а в случае с США — произошло выдвижение на ведущие роли в рамках западного мира.

Однако определение границы «цивилизации» на востоке Европы встретило серьезные трудности.

Собственно, определение «границ Европы» даже в чисто географическом смысле весьма проблематично, так как сами понятия «Европы» и «Азии» как отдельных сущностей укоренились в культуре скорее благодаря курьёзу.

Так называли части света, расположенные соответственно к западу и востоку от Эгейского моря, древние греки, полагавшие, что на всём своём протяжении эти два массива суши разделены водой. Впоследствии, когда выяснилось, что к северу от Азовского моря суша смыкается, и никаких естественных границ там нет, разделение на Европу и Азию обрело условный характер, а к новому времени понятие «Европа» всё более обретало не географический, а социокультурный смысл, обозначая сообщество «цивилизованных народов». Аналогичную метаморфозу проделало и понятие Азии, которое, напротив, становилось обозначением для «варварских народов», проживающих к востоку от Европы.

Но определить, где пролегает эта граница между «цивилизацией» и «варварством», Западом и Востоком, Европой и Азией, оказалось задачей столь же трудноразрешимой, как и проведение чисто географической границы между этими условными частями света.

Отсутствие выраженной географической границы усугубляется и отсутствием такой же социокультурной границы между «Европой» и «Азией», между которыми формировалось обширное пространство, население которого как антропологически, так и культурно близко «цивилизованному миру» на западе Европы, однако в социальном плане несёт выраженную печать отсталости и «варварства». Процесс осмысления западным «цивилизованным миром» этого своеобразного региона описано в известной книге Ларри Вульфа «Изобретая Восточную Европу»{48}.

В рамках мир-системного подхода отсталость «Восточной Европы» объясняется тем, что этот регион оказался в зоне периферийного развития капиталистической мир-системы, заняв в ней подчиненное интересам стран «ядра» положение. В частности, именно поэтому здесь происходила консервация многих архаичных социальных практик (помещичье землевладение, «второе издание крепостничества»), которые, при своём видимом архаизме, позволяли эффективно извлекать отсюда необходимые «центру» ресурсы. Зависимое положение в мир-системе обернулось и длительной фактически колониальной зависимостью региона — своего рода сухопутной колониальной империей, контролировавшей большую часть «Восточной Европы», являлась Австрия, где в ходу была показательная поговорка, что Азия начинается за восточными воротами Вены.

С другой стороны, именно Восточная Европа всегда рассматривалась как первый кандидат на подтягивание до уровня «цивилизованного мира» и полноправного вхождения в его состав. Этот регион стал одним из первенцев деколонизации и строительства новых национальных государств, а вхождение восточноевропейских стран в ЕС стало символом их «возвращения в цивилизацию».

Россия в Новое время оказалась в положении ещё более двусмысленном, чем остальная Восточная Европа.

С одной стороны, Россия воспринимается как самая восточная,