Она вытащила меня из шкафа и практически швырнула вниз, после чего вытянула из меня всё до последней подробности, пока Адам бился в дверь.

— Ее посадят в тюрьму? Ее посадят в тюрьму? — то и дело спрашивал он, после чего я кричала:

— Пошел вон, маленький мерзавец!

Мама же грозила мне всеми адскими муками, которые только придуманы на земле. В итоге она договорилась с продавщицей, что та не будет подавать иск, но пришлось идти к ней и извиняться при всем народе, да еще платить пятьдесят фунтов за Мишель. Мама вела себя лучше некуда. Она даже дала мне денег. А потом попросила помочь с продажей машины. Знаете? Я была слишком эгоистичной, чтобы потратить на нее субботу. Только не субботу. Надо было мне превратиться в корову, а не в собаку, до того я была невыносимой.

А ведь я совершенно забыла об этом. Ни о чем не думала, делала, что хотела, вот и весь сказ. Никогда не вспоминала о своих поступках и никогда ни о чем не жалела. Иногда мне кажется, что я не особенно рассчитывала на будущее. Отчасти поэтому у нас с мамой совсем испортились отношения. Я никогда не думала о том, что натворила, так что ко мне можно было питать только спровоцированную мной злобу, правда, мне казалось, что виновата мама, потому что рядом с ней я чувствовала себя особенно плохой. Ничего не поделаешь. Такая уж я была. Она хотела, чтобы я стала другой, а я была такой, какой была.

И вот она опять помогла мне, хотя обстоятельства изменились. Теперь надо было убедить папу и Адама. Они оба считали, что мама на грани нервного срыва, это было легко понять по их голосам. После того как полицейские уехали, папа подошел поближе к двери в спальню и заговорил с мамой, как будто она была ребенком.

— Сью! Не волнуйся, все в порядке. А теперь открой дверь, — проговорил он таким спокойным, тихим голосом, как будто хотел выудить кошку из шкафа.

— Они уехали? — спросила мама.

Она сидела на кровати, одной рукой обнимая меня за шею. Я же вся дрожала, от головы до лап, скулила и лизала ей лицо, а она отворачивалась от моего мокрого языка. Мамочка никогда не любила собак. И Эда она тоже не любила.

— Да. Уехали. Ты можешь выйти, — успокоил ее мой папа. — А где Адам?

— Он внизу.

Мама посмотрела на меня и помрачнела.

— Боже мой, наверное, я сошла с ума!

Я до того испугалась, как бы она не передумала и не решила, будто ей все приснилось, что прошептала:

— Нет, нет, это я, мама, это я.

Она подпрыгнула и закричала:

— Черт!

— Что с тобой? Ничего не случилось? — спросил папа.

— Она опять разговаривает!

Я опустила голову. Неужели мама все еще считает меня собакой? Разве недостаточно того, что было, чтобы признать во мне человека?

Мама посмотрела на меня, изобразив слабую улыбку.

— Сейчас я впущу твоего папу, и ты сделаешь все то же самое, что делала для меня, ладно? Просто делай то, что я буду говорить. И не разговаривай! Это звучит — это звучит — не очень приятно.

Как бы поощряя, она погладила меня по голове и пошла открывать дверь. Но я все равно перепугалась до смерти, поэтому соскочила с кровати и съежилась за ней, поджав под себя хвост. Мне было слышно, как вошел папа, к тому же от него исходил запах страха.

— Иди сюда, Сандра, ну, выходи же. Это всего-навсего твой папа, — попыталась успокоить меня моя мама.

Я обошла кровать, облизала губы и постаралась помахать хвостом. Ну и трудная это была работа. Потом мама позвала Адама. Оба показались мне великанами, когда возвышались надо мной, стоя на своих задних ногах! Мама набрала полную грудь воздуха, и мы начали все сначала. Она посылала меня с приказаниями по всему дому, желая доказать мою человеческую природу.

— Повернись три раза. Прыгай на кровать. Повернись один раз. Пролай четыре раза. Пойди и принеси из комода свои красные носки. Дай мне красный шарф со стула, который ты всегда носила с кожаным пиджаком.

И еще, и еще.

Я бегала по спальне, исполняя мамины приказания, и видели бы вы лица папы и Адама! Рты у них открывались все шире, и шире, и шире, пока они оба не стали похожи на пару глубоководных рыб. Я засмеялась, гав, гав, и Адам, испугавшись, подался назад.

— Пойди и дотронься лапой до своего подарка, который ты получила в последний день рождения. — Это была стереосистема. — Возьми любимый диск с полки. Какую книгу Адам дал тебе на Рождество?

И еще, и еще.

Что могли поделать папа и Адам? Как они могли не поверить? Наконец папа опустился на корточки и стал смотреть на меня, вглядываясь в мою лохматую собачью морду и стараясь найти в ней черты своей дочери.

— Сандра? — хрипло спросил он.

Я помахала хвостом и было направилась к нему, но он мгновенно встал и отступил от меня.

— Это твоя дочь! — проворчала мама. — Обними же ее! Помоги ей!

Папа опять опустился на корточки и открыл мне свои объятия, после чего я бросилась к нему, но, судя по его запаху, он все еще не до конца верил мне и маме. И я подумала, а мама любит меня сильнее, чем ты, но на самом деле нечестно было так думать. Просто ей с меньшим усилием удавалось верить во всякие глупости.

Потом наступила очередь Адама.

— Ну же, — стояла она на своем. — Погладь свою сестру. Покажи, как ты рад ее видеть.

Я подошла к Адаму и протянула ему лапу, но он не шевелился. Он выглядел по-настоящему испуганным, испуганным и возмущенным, словно от него требовалось съесть собачью еду или что-нибудь еще в этом роде.

— Адам… — сказала мама.

Но он не мог взять мою лапу. Издав странный звук, словно ему стало душно, Адам покачал головой и выбежал из комнаты.

— Адам! Вернись! — крикнула мама.

— Адам! — пролаяла я.

Но было слишком поздно. Стукнула входная дверь.

— О боже, — простонала мама и тяжело опустилась на кровать.

— Довольно трудно поверить, — сказал папа. Он подошел и сел рядом с мамой. Я стояла перед ними, доверчиво помахивая хвостом.

— Что теперь будет? — спросила мама. Папа почесал подбородок.

— Может быть, обратиться к врачу?

Однако что-то в его голосе мне не понравилось. Для кого он хотел позвать врача? Для меня? Или для мамы? Думаю, он все еще считал, что она слетела с катушек.

Я была дома — не совсем в кругу семьи, но все-таки дома. Я сделала это, и теперь чувствовала себя обессиленной. Пришлось даже ползти, а не идти, в свою спальню. Дверь оказалась закрытой, но я слишком устала, чтобы показывать свою гордость, поэтому стала скрестись, как обыкновенная собака, чтобы меня впустили. Папа открыл для меня дверь. Я с благодарностью посмотрела на него, но мне никогда не забыть недоверчивый, испуганный взгляд, который он подарил своей дочери-собачонке, когда она нырнула в благодать собственной спальни. Я прыгнула на кровать, свернулась клубочком и заснула.