серебре, золоте или на благородном камне, будут отрублены обе руки, после чего он будет выдан на мучения и повешен, как обыкновенный злодей. Что ж, любезный синьор, ювелиры не менее иных людей подвержены мздоимству, и звон монет уверенно заглушает в них угрызения совести и страх перед казнью. Любой из них мог искусно изготовить кольцо и незаконно украсить его гербом графа Дезидерио, как это случилось и с теми безделушками, что якобы выгребли из закутков моей лачуги. Но поверьте, я никогда не видела их воочию, пока мне не предъявили их в стенах сего трибунала в доказательство моей вины, а вернее вины моей матери, которая якобы получила их некогда от графского сына и вместе со склонностью к пороку передала мне в качестве приданого.

И я утверждаю, что предположение, будто я владею драгоценностями графа Дезидерио, – невероятная ложь и еще большее бесчестие, как и иные выдвинутые против меня обвинения. Посудите сами, разве я жила бы в нищете, если бы у меня на руках было такое сокровище? Вы же видели мой дом. Своими руками я построила его на склоне Сеполькро из глины и досок, собранных по заброшенным дворам, потому что, вернувшись в Интестини, я узнала, что многие мои соседи сбежали из деревни к бунтовщикам, что скрываются в гротах Ла Вольпе или иных дальних краях, а так как в замке уже не было прежних охранников, наместник не мог остановить беглецов. И я полагаю, что беглецы из деревни Киноварь и других поселений просветленных доставят немало огорчений его сиятельству герцогу, потому что вынесли отсюда не только зерна ереси, которую такие, как вы, умеют ловко выпалывать и выкорчевывать, но и знания о секретах вермилиона. И возможно, кто-то даже припрятал в полах своей одежды и частицы руды, ибо кто же будет посреди всей этой суматохи перетряхивать их кафтаны и узелки? И верно по сей причине забрел в наши края Рикельмо: не ради спасения жалких душонок, а чтобы псиным чутьем вынюхивать следы, слушать бабские сплетни при замешивании хлеба и ловко подмечать, где находятся пристанища беглых вермилиан и кто помогает бунтовщикам с Ла Вольпе, чей муж стирает до крови пальцы, скрывая рдяный след запретной руды, и чья жена чертит на свежей буханке знак света, – хотя будьте уверены, что есть здесь более тяжкие грехи, громче вопиющие о наказании!

Поскольку вы непрестанно спрашиваете меня об этом, я вновь и вновь ответствую, что вернулась в деревню под названием Киноварь, не сговаривалась с бунтовщиками и о восстании Вироне я тоже не имела возможности слышать раньше. Южные земли роскошествуют в своем достатке и предпочитают не обращать свои взгляды в горы, где, по их мнению, живут люди, грубые в словах и поступках, поедающие затхлый овечий сыр, терпкие оливки и хлеб из непросеянной муки. Там не услышишь разговоры ни о смерти графа Дезидерио, ни о последовавших за нею несчастьях. Да, признаюсь, в своих странствиях я встречала на тракте отряды солдат, но я не прислушивалась к их болтовне и не знала, что они направляются на север, потому что герцог решил выгнать из замка госпожу Аделину, дочь графа Дезидерио, которая уже потеряла надежду на то, что взрастит и воспитает наследника. Только вернувшись в Киноварь, я узнала, что вместо нее там поселился наместник Липпи ди Спина, избранный из числа графов с юга и не знакомый с местными обычаями.

Я ответствую, что да, до меня доходили слухи, что многие из наших господ и свободных крестьян стали проявлять недовольство сим беззаконием, и я верю, что скоро они начнут бунтовать открыто, так же как когда-то они восстали против армии короля Эфраима, не снискав, впрочем, при этом никаких наград и почестей, ибо так обычно и бывает с добродетелью, ведь герцог не сделал ничего, чтобы отблагодарить их за верность. Но чтобы это понять, вам следует вспомнить, что после нападения короля Эфраима страна распалась, как половинки грецкого ореха, а потому теперь люди смотрят друг на друга враждебно и стискивая зубы: горы держат зло на равнины за недостойную мужей слабость и предательство, долины же упрекают вершины в простачестве, высокомерии и бесплодной ярости. Наш досточтимый герцог восседает на вершине всего этого, как на кипящем котле, прижимая своей задницей крышку, и не смеет взглянуть, что там внутри бурлит и кипит. Но здесь, милостивый синьор, я не буду поучать вас, а сами вы не желаете слушать моих советов. Скажу вам только, что несправедливость затронула всех, и великих, и малых. Последние, синьор, проливают кровь так же, как и первые, только привыкли они таить свои обиды и стыд прикрывать молчанием. Поэтому не ждите, что я буду здесь проливать слезы над судьбой госпожи Аделины, дочери графа Дезидерио, которую лишили наследства и, как говорят, держат под стражей в каком-то южном монастыре. Тем не менее, она не страдает от недостатка пищи или вина, что приносит сладкое забвение. У нее есть крыша над головой и стены вокруг, защищающие ее от бесчестия и людских насмешек, становящихся участью иных старых женщин, если они не разродились потомством, пока многие другие зачали в знак милости, а затем в смраде, крови и боли выпустили детей на свет. Но даже самые счастливые из матерей теперь вынуждены собственноручно собирать с полей урожай, выводить скот на пастбище, пахать и разбрасывать навоз, потому что дети, опора их старости, были отняты у них или изгнаны из Интестини такими, как вы. Заметьте, что я вернулась совершенно не в ту деревню, из которой много лет назад я сбежала, спасаясь от казни за убийство Одорико, так как со времени моей юности все наши дела неумолимо ухудшаются, словно синьор герцог и патриарх вместе со своими графами, епископами и чиновниками сговорились, чтобы отнять у нас эту капельку света, которой вопреки всем невзгодам мы все еще умеем радоваться, и делают это без передышки, день за днем стравливая нас друг с другом, ведь даже гнев этой бедной распутницы Мафальды возник не без причины.

Более ничего по причине чрезмерной слабости она сказать не смогла. По прочтении ей признания она подтвердила, что оно истинно, сделано добровольно и без злого умысла против кого-либо. Перевязана и отведена в тайную тюрьму.

Поскольку же сама она остается неграмотной, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте, епископ трибунала, поставил подпись вместо нее собственной рукой.

Засвидетельствовано доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом сего трибунала.

XVIII

В