Магистра Торквери заливается слезами, бьет себя, повторяя: mea culpa, mea culpa. Простите меня, говорит она, но я сплю так крепко. Во время лауд она не раз замечала траву на башмаках новициаток, но была уверена, что ей показалось. Она не сумела уберечь этих бедняжек.

Воцаряется ошеломленное молчание, наконец Мари уточняет: так бедняжек или бедняжку?

Я не одна такая, злобно вставляет Авис. Вид у нее жалкий, затравленный: так барсук, которого пес загнал в угол, скалит клыки, думает Мари.

Снова молчание: монахини обдумывают ее слова.

Нест и Беатрикс переглядываются, и Мари говорит им: как только совет решит судьбу этой несчастной, вы осмотрите остальных. Вопрос в том, что делать с Авис.

Высечь перед другими новициатками. Посадить на хлеб и воду, держать в мизерикорде, пока не разродится своим ублюдком. Это предлагает Года, хотя даже последнюю свою скотину она не подвергла бы таким мукам.

Вульфхильда, единственная в келье, у кого есть дети по плоти, а не по духу, возражает сердито: нет, девушке нужна здоровая пища и молоко, чтобы набраться сил для ребенка.

Надо со стыдом и позором вернуть ее родне, говорит приоресса Тильда. Она покраснела, и ей стоило больших сил предложить такое, потому что родня у них с Авис общая.

Нет, возражает хор голосов, если церковь пронюхает о случившемся, последствия для аббатства будут плачевны, церковные начальники нас накажут, отберут у нас власть и богатство, накопленное годами, а Мари, возможно, лишат должности аббатисы, и как мы тогда будем жить?

Добрая сестра Руфь предлагает поместить Авис в мизерикорд, до самых родов кормить ее досыта и поить молоком.

Но в мизерикорде холод и сквозняки. Я могу поселить ее в лазарет к слабоумным монахиням, говорит Нест. Это будет наказание, но не пытка. От волнения Нест задирает плечи к самым ушам. Беатрикс сжимает ее руку, и Нест, опомнившись, опускает плечи.

Года вспыхивает, отвечает, что девицу надо строго покарать в назидание остальным, ее надо высечь кнутом по голой спине, чтобы все монахини по очереди ударили ее один раз. Пусть Авис своею шкурой расплатится за грех: разве это такое уж страшное наказание?

Но канторесса Схоластика возражает хрустальным голосом: нельзя бить кнутом беременную девицу. Это жестоко. Она родит мертвого ребенка, а то и вовсе гоблина или дурня.

Хорошо, отвечает Года, тогда ясеневым прутом отхлестать ее по ладоням и коленкам. Это не менее больно. Правила существуют не просто так.

Сходятся на двадцати ударах прутом по ладоням и коленкам, и чтобы до родов девицу держать в лазарете. Если родится девочка и выживет, станет облаткой. Если не девочка, ребенка отдадут на воспитание кому-нибудь из вилланок, а как подрастет, отошлют его из обители. Если Авис выживет, ее родителям сообщат, что она убежала, но в выражениях осторожных, чтобы не заподозрили подвоха, а Авис отправят в служанки в дом одной из благотворительниц, преданных обители, ибо в другой обители такой грешнице не место, а отлучить девицу от церкви и прогнать ее прочь без гроша в кармане значит обречь ее на короткую страшную жизнь в нищете или, что вероятнее, в блуде.

С этими словами по келье пробегает трепет.

Ждать осталось недолго, нежным валлийским голосом произносит Нест. Бедная девочка на удивление ловко скрывала свое положение. Чудо, что обо всем стало известно только сейчас. Нест бледна и измучена, но все так же прелестна.

Авис кипела от гнева, пока обсуждали ее судьбу: она визжит пронзительно и ужасно, не в силах вымолвить ни слова.

Хватит, говорит Нест, совет был к тебе милосерден, и если не замолчишь, мы можем и передумать. Она выпроваживает девицу из кельи, ведет ее в мизерикорд дожидаться порки.

Вскоре монахини видят в окно, как в лазарет отправляют новициаток: в белых уборах они похожи на овечек. Выходит Беатрикс и с нескрываемым облегчением качает головой: никого не попортили, кроме Авис. Из лазарета, шатаясь, выходят бледные новициатки, Мари собирает всех монахинь обители в трапезной и произносит короткую речь.

Потом выходит в промозглый ноябрьский вечер, в клуатр выводят простоволосую Авис в одной сорочке, ставят на колени. В последнем свете дня тонкая ткань сорочки просвечивает, и грех Авис виден всем. Концы ее светлых волос пачкаются, касаясь земли.

Инспекторша вручает розгу аббатисе, наказывать – ее долг и право. Но Мари не решается, она не может ударить девицу, так похожую на королеву в молодости – тот же мятежный пыл, – аббатиса оглядывается, выбирая монахиню, которая сделает то, что не получилось у Мари. Тильда и Года не годятся, они слишком злые, Руфь слишком кроткая, Нест добрая и милосердная. Мари передает розгу Торквери, надеясь, что раз уж магистра не сумела уберечь и наставить девицу, то и воздержится от излишней жестокости.

Ожидания ее не оправдываются, но Мари заставляет себя смотреть.

Стены просторного нового дома аббатисы штукатурят и красят. Крыша уже готова. В доме работают монахини.

Дом величественно вознесся над холмом, изящный и крепкий, с новыми арками, большими окнами, высокими потолками. Комнаты полны света. Здесь живут облатки и новициатки, дом полнится их юными голосами, взлетающими в смехе и пении, здесь поставили столы переписчицы, здесь комнаты новых пансионерок, богатых дам, на старости лет поселившихся в аббатстве, такие дамы привыкли к роскоши, маленьким собачкам, птицам, музыке, мирской прислуге. Со всеми этими насельницами в доме аббатисы царит оживление. Вот, наконец, дом, достойный своей хозяйки, думает Мари, глядя из клуатра на гладкое каменное строение. Дом, достойный Мари.

Священный обряд: здание окропляют святой водой.

Во сне Мари является дурное знамение: она галопом мчит на коне с холма к лесу, вокруг сгущаются тучи, собирается тьма, молния освещает мир, земля трясется, за спиною Мари трещат и валятся с грохотом камни аббатства, слышатся вопли монахинь, на них падает крыша, но обернуться Мари не в силах, она чувствует, что к спине ее, дрожа, прижимается кто-то теплый, тонкие руки крепко ее обхватывают. Она пробуждается в одиночестве.

Схватки у Авис начинаются до срока. Из лазарета доносятся вопли. В саду монахини собирают с холодной земли последнюю капусту, пастернак, репу и складывают в круг; услышав крики, сестры преклоняют колени и молитвенно складывают ладони. На ветвях мушмулы смеются клушицы[29].

Крики разносятся далеко за пределы сада, они слышны даже в покоях Мари на первом этаже нового, незаконченного дома аббатисы, еще пахнущего краской и штукатуркой. Не выдержав, Мари поднимается, приоресса Тильда заговаривает с ней, но аббатиса не слышит ни слова. Она выходит на