И не только Нурали.

Занятия в Школе шли в две смены, утром и вечером — хоть и май, но от полуденной жары стены старой маленькой подстанции, переоборудованной для культуртрегерского процесса, не спасали. Подстанцию, заброшенную лет двадцать назад, под Школу отремонтировали с умыслом — стояла она на отшибе, недалеко от периметра. И лишнего увидеть любопытные глаза юных степняков не могли. Это у нас мальчик четырнадцати лет еще ребенок. В Великой же Степи — воин. И, соответственно, — разведчик.

В этот день ребятишек пришло мало, значительно меньше обычного — надо понимать, сыграли свою роль назревавшие у Гульшадской горы события. Охранников, парней из Отдела, тоже дежурило всего трое вместо обычных шести. Что-то назревало, что-то висело в воздухе, и это понимали все: и Милена, и немногочисленный штат ее помощников, и помогающие по летнему времени девчонки-старшеклассницы… Даже юные степняки, всегда шумные и непоседливые, чувствовали наползающую тревогу — и были на удивление молчаливы. Старательно произносили слова пиджин-русиша (очень, кстати, похожие на пародийную мову Пака) — но в глазах плескался испуг.

Когда раздались первые выстрелы, и раздались внутри периметра, Милена подумала: зря она не отменила вечерние занятия. И зря отпустила на часок домой отпросившуюся Женю Кремер — именно сейчас та должна была возвращаться. Оттуда, где стреляли…

Ребята из Отдела встревоженными не казались. Прислушивались к выстрелам жадно и рвались туда — в бой, в дело. Туда, где дрались и, может, гибли их друзья. Бросить охрану далеко не стратегического и никому не интересного объекта они не могли — приказ. И проклинали судьбу, сдавшую им эту карту — охранять Школу в такой день.

Судьба, она же кисмет, она же рок, она же фатум — иногда внимает мольбам и прислушивается к проклятиям. Очень внимательно. А услышанные ею (потом, если останутся в живых) лепечут в недоумении: мы не этого хотели!

Но их вновь никто не слышит.

Степь дрожала от ударов копыт. Банальная гипербола, но так оно и было. Пыль стояла серым облаком и непривычный взгляд не разглядел бы ничего там, в густых клубах, поглотивших пять передовых сотен.

Но глаза Нурали-хана видели много степных сражений. И что он не мог рассмотреть из своей ставки, вынесенной на недалекий от Девятки холм — то просто чувствовал. Так старые сталевары чувствуют, сами не понимая как, не зная физики и химии, — но ощущают сложнейшие процессы, проходящие внутри домны… Так бывалые настройщики 13Н7 (от первого рабочего образца машины до готовых к Прогону пяти линеек прошло почти двадцать лет, с большими правда, перерывами — то пропадало финансирование, то объект делили Россия с Казахстаном…) — настройщики, проработавшие много лет на тринадцатой, определяли характер неисправности на глазок, не тыкаясь осциллографом по выходным разъемам. Смотрели на хаотичное мигание индикации на шкафах — и безошибочно доставали из ЗИП запасную плату… Такое умение лежало вне понятий медицины и оптики о человеческом глазе и скорости реакции — мигание шестнадцатиразрядных индикаторных панелей шло с неуловимой быстротой. Однако — срабатывало.

Нурали-хан мало что понимал в металлургии, а о вычислительной технике слыхом не слыхивал — но в своем деле был спецом высочайшего класса. И сквозь клубы поднявшейся пыли различал все, что происходило у крепости Карахара. У слабого ее места, указанного Байнару онгонами.

Воины неслись не лавой, не привычным полумесяцем — излюбленный строй легкой степной кавалерии здесь стал бы губителен. Что такое минные поля, кочевники уже представляли неплохо. И боевое построение их напоминало язык пламени, сильно вытянутый в направлении атаки.

Копыта терзали степь — она отвечала зловещим гулом. А в остальном было тихо. Не ревели Драконы Земли. Молчали Стрелы Грома. И не играли тревогу своими раздирающими уши голосами железные трубы безбородых пришлых аскеров.

Тишина давила. Тишина не нравилась Нурали-хану. И, похоже, действовала на нервы атакующим воинам. Передний, самый отчаянный, вырвавшийся на три корпуса вперед от темной массы, выхватил кончар, крутанул над головой, взвыл-завопил пронзительно и резко… Остальные, несмотря на приказ нападать молча, — подхватили.

Тут же, словно в ответ, начали рваться мины.

Стрельба звучала недолго. Но троица, охранявшая Школу, прислушивалась к наступившей тишине столь же внимательно и встревоженно, как и к выстрелам: ну что там? что было? чем закончилось? Они почти не сомневались, что все закончилось удачно, — так быстро Отдел не сломишь, значит все хорошо, но…

Бой внутри периметра случился впервые. Парням хотелось как можно скорее узнать подробности. Но про них забыли. У их коллег и начальников нашлись заботы поважнее, чем извещать о чем-либо не игравший никакой роли пост.

Они тогда думали — не игравший.

Время шло, ничего не было известно — и быстро шагающим к Школе четырем фигурам в камуфляже бойцы Отдела попросту обрадовались. И грубо нарушили инструкцию — все трое подошли к входным дверям. К открытым дверям…

Хотя у каждого где-то глубоко пищал, безуспешно рвался наружу сигнал тревоги: так нельзя! все неправильно!! остановись!!!

Идущий впереди дружески помахал охранникам рукой. Это оказался утренний гость полковника Сирина. Человек, которого давно считали мертвым.

Все смотрелось не столь эффектно и красиво, как прием «подсечка» у каскадеров, изображающих конную атаку, — когда невидимые в кадре веревочки, привязанные к передним ногам лошади, резко натягиваются — и бедное животное катится по земле, и встает, не понимая: за что с ним так? — и уныло куда-то по инерции скачет с пустым седлом, и седок, сраженный меткой пулей товарища Сухова, лежит, картинно раскинув руки…

В жизни все выглядело гнусно.

Кобыла с оторванной задней бабкой пыталась ковылять на трех — а следом волочились кишки. Прижимающий к лицу окровавленные руки кочевник отбегал в сторону, из-под копыт своих же, и напарывался на растяжки — одна, вторая, — но судьба непонятным капризом дважды проносила осколки мимо — и остановил его лишь слабый хлопок противопехотки…

Но, по большому счету, передовая полутысяча пробилась сквозь минное поле малой кровью. Тогда, поздней осенью, вокруг периметра заложили все, что нашлось на Девятке: и штатные конструкции, и полуштатные — растяжки из ручных гранат, и полные самоделки — экономный заряд в двойном корпусе, набитом гвоздями, а то и набранными в степи камешками. К весне мин осталось мало — а возобновлять сработавшие заряды было нечем. Стратегический объект в глубоком тылу никак не готовили в свое время к ведению затяжной наземной войны.

Веревки, натянутые на столбы, о которых презрительно отозвался Байнар, — оказались не простые. И груди боевых коней их легко не рвали. Кони вставали на полном скаку, всадники вылетали из седел — вперед, на вспарывающие одежду и кожу злые шипы. Сзади, сминая, врезались чуть отставшие.