Иствудхо подчеркнул слово «говорил». Он откинулся на сиденье видавшего виды паланкина и через соломинку всосал виноградный сок из фляжки с инвентарным номером ЦРУ. В полшестого утра стоял жуткий холод, поэтому пришлось сдобрить напиток бурбоном, и теперь тот лениво ползал по венам теплой ртутью.

Сержант потянулся, насколько позволял экипаж, и снова взял трубу. Потом молниеносным движением выхватил оружие из кобуры, прибитой к спинке сиденья, и только этот устрашающе краткий, почти незаметный миг соединял ее с рукой, в которую приятно легла цельнометаллическая тяжесть десятизарядного пистолета с горизонтальным магазином и шпилечными патронами.

Запах ружейного масла взвился в спертом воздухе.

— Бум, бум, бум, бум, — выдохнул сквозь зубы Иствудхо, наставив свою огромную пушку в наблюдательное отверстие. — Ты попался, — пробормотал он. — Ну так как, повезет тебе сегодня, мразь?

Иствудхо опустил оружие. Вид на театр неожиданно стал интересным. Светловолосый джентльмен, в одежде французского кроя, с лютней в руках, вышел из «Лебедя», поймал паланкин и уже ехал вниз по Поукет-стрит в сторону Колчестер-роуд.

— Эй! — заорал сержант, не вылезая из повозки.

Двое армейских громил, которые стояли неподалеку, прислонившись к стене и куря самокрутки, вскочили и резко кинулись к носилкам.

— За тем паланкином! Быстро! — закричал Иствудхо через откидной борт.

«Клинтон Иствудхо. Погоня. Поукет-стрит», — записал он на дощечке для посланий и выбросил в окно бегуну.

Подозреваемый остановил очень хороших носильщиков. Они перебежали на крайнюю полосу движения по Скиннер-стрит, затем резко и неожиданно свернули вправо, пересекая плотное движение, на Мермэйд. От такой наглости резко затормозил фургон с бочками, чуть не сложившись пополам. Связки и канаты порвались, и груз вверх тормашками рухнул на дорогу. Но парни Иствудхо были крайне натренированными профессионалами, к тому же оснащенными противоскользящими подошвами, сделанными по последнему слову техники. Они перепрыгнули обломки, обогнули вставших на дыбы лошадей и орущего погонщика, еле вписавшись в поворот на Мермэйд.

Дичь впереди свернула на Кордвейнер-стрит, паланкин опасно накренился. Иствудхо зажег голубую лампу, повесил ее на крышу своего портшеза и принялся звонить в колокол. Люди на улице останавливались и смотрели ему вслед, резво убираясь с пути, чем несказанно радовали сержанта.

После Кордвейнер преследователи резко набрали скорость и стали настигать подозрительный экипаж. Беглецы-носильщики задыхались и сильно покраснели, а агенты ЦРУ славились выносливостью и устойчивостью движения. Иствудхо держал пистолет под рукой.

Без всякого предупреждения дичь резко свернула на Суитен. Паланкин сержанта пролетел мимо, парни затормозили, повернувшись на каблуках, пробежали назад и рванули за ней. На опасном углу, ведущем на Крэйвен-хилл, они чуть не перевернулись. Правый ботинок переднего бегуна скользнул по булыжникам, но носильщик умудрился не упасть и снова набрать скорость. Иствудхо звонил так сильно, что язык колокола оторвался и вылетел в окошко экипажа.

Они поравнялись с преследуемыми: портшезы и бегуны подпрыгивали и грохотали по Бродерерс-лейн плечом к плечу. Иствудхо высунулся из окна и закричал:

— Остановись!

Блондин в паланкине взглянул на него и пожал плечами в недоумении.

— Я? — проартикулировал он.

Сержант потянулся за пистолетом, но тут услышал, как передний носильщик резко охнул от тревоги. В конце улицы иногда расставляли рыночные лотки, и в пятницу как раз был такой день. Из-за прилавков улица сузилась до одной полосы, недостаточно широкой для двух паланкинов.

— Тормози! — завопил Иствудхо.

Их занесло, и агенты ЦРУ завалились на стол с овощами.

Сержант захрипел, выпрыгнул из разбитого экипажа и выплюнул кусок сырого баклажана.

Дичи досталось не меньше. Стараясь вписаться, те угодили в навес торговца кружевами, и теперь оба носильщика пытались выпутаться из кучи брыжей. Иствудхо подбежал к ним, держа пистолет перед собой двумя руками.

— Руки вверх! Быстро! — прорычал он.

Бегуны подчинились, и паланкин тяжело рухнул на мостовую.

— Эй, ты, внутри! Выходи наружу! Держи руки так, чтобы я их видел! Выходи и положи руки на тент! Быстро!

Блондин во французских одеждах выбрался на мостовую, подчинившись приказам.

— Хотел от меня смыться, тварь, а? — начал Иствудхо, прищурив узенькие глаза.

Светлый парик упал на булыжники.

— Думаю, в этом и заключался план, — улыбнулся я, Уилм Бивер. — А что будет теперь?

Примерно в то же самое время, когда бессвязные удары полудня стали рассыпаться по городу от явно излишнего количества часовых башен, еще один паланкин прибыл на Окстоллз-лейн в Дептфорде, а пассажир, выбравшийся из него, одарил носильщиков щедрыми чаевыми.

— Мятная конфета после вырезки с чесноком — и у вас будет больше клиентов, — посоветовал он.

Приехавший был одет во все черное, шею его закрывал высокий гофрированный воротник, низко на глаза надвинута фетровая шляпа. День обещал быть довольно теплым, и одежда казалась тяжелой и чрезмерно жаркой, но Луи Седарн предпочитал духоту и неудобство разоблачению, за которым неминуемо последовала бы смерть и несколько других неприятностей, которые он с легкостью и в немалых подробностях мог себе вообразить.

Человеку, которым некогда был Седарн, возвращение в Дептфорд, в маленький, но быстрорастущий и процветающий Дептфорд, казалось почти что возвращением домой.

Он долго стоял на мостовой Окстоллз-лейн и наблюдал за суетой вокруг. С первых дней существования Объединенного Флота этот район стал местом обитания шипчандлеров, конопатчиков, трепальщиков пеньки, столяров и прочих представителей профессий, так или иначе причастных к парусному мореплаванию. Часы и рынды возвестили о перерыве на обед, и легионы ремесленников забегали туда-сюда, пробегая через группы моряков в увольнительной. Громкие и резкие, матросы почти бесцельно курсировали по деловитой улице с намерением сменить суровый корабельный режим густой овсянки, приправ из икры кефали и «рыбных дней» на вареную грудинку, мучные радости и пенистый портер. У таверны рядом с Крик-бридж раздавались завывания шарманки, выводящей песню о берегах Гвинеи.

Кентские матроны в соломенных шляпах и широких белых фартуках, словно галеоны на всех парусах, пробивались сквозь рыночные ряды с корзинками рыбы, ягод или кабачков в руках. Не столь старомодные напудренные дамы выкладывали свои сильно декольтированные груди на подоконники окон в пивных или выходили на балконы публичных домов, подмигивая и призывно восклицая проходящим морячкам. Оборванные сорванцы гоняли обручи по гавани, бегая по переулкам. Ручная обезьяна верещала и тараторила под навесом точильщика ножей. А к западу от бухты виднелись торговый частный порт, королевские верфи, склады и акцизные дома, а также огромный, слегка покачивающийся лес мачт и лееров.