— Того требовали приличия. Мы отдохнули в Тринити-Хаузе, нас вдали от посторонних глаз поставили на ноги и вылечили. А потом адмирал Поули дал мне новую команду, мы выплыли из гавани, и австралийская экспедиция вернулась в отличном состоянии и прекрасной форме, на радость собранной по случаю толпы. То была выдумка Поули, одобренная при дворе. Пропагандистский фокус, дабы повысить величие моего успеха и отпраздновать смелость британского моряка. Чередой пошли слухи, вопросы, встречи с пресс-секретарем и этим щеголем из Адмиралтейства, — продолжил Триумф. — Но я и Аптил довели Маневр до совершенства. Наша история без единой загвоздки прошла все бури, ей не помешали даже фантазии, бурлящие в прессе. Я стал героем, сделал свое дело. К карте Союза добавили новую землю, к королевскому титулу — пару слов. Никто никогда не заговаривал о других экспедициях. Все согласились, что Австралия — это милая безделица, не стоящая хлопот. Я уже решил, что план удался.

— Но?.. — спросил Дрю.

— Но я не принял во внимание амбиции двора. Думаю, там не только Сли на первых ролях, но и этот так называемый мореплаватель, эта сволочь де ла Вега. Каждый день после возвращения двор давил на меня, вынуждая отчитаться перед королевой и сдать Путевые Грамоты. Чувствую: все дело в том, что испанец сам хочет совершить победоносную экспедицию и искупаться в славе. А запас уловок, дабы избегнуть этой процедуры, уже подошел к концу. Маневр на грани краха, и вскоре Пляж станет очередной скорбной жертвой алчности Союза.

В саду стало подходяще холодно и тенисто.

— Ты поэтому ко мне и пришел? — осведомился Блюэтт.

— Нет, — ответил Триумф, — ну, не только поэтому. Поначалу я считал все безумие, обрушившееся на город, резню в Энергодроме умелой попыткой обвинить меня в измене и забрать Грамоты, воспользовавшись юридической уловкой, пока я гнил бы в Маршалси. Но тут произошло неожиданное. Меня арестовал сам Вулли и замаскировал под француза. От него я узнал, что на кону стоит не только Австралия. В Лондоне разворачивается какой-то темный заговор, а я — лишь козел отпущения. Я в бегах, без друзей и понимаю, что снова окажусь в безопасности только в том случае, если изобличу этого скрытого врага. Вот почему я пришел к тебе.

Последовала длительная тишина, нарушаемая только звяканьем горшков в мойке «Посредника».

— Дай мне время сообразить, что я могу сделать, — заключил Дрю. — Некоторые старые члены «Круга» находятся на свободе, как и я. Они держат нос по ветру на всякий случай, хотя бы для своей безопасности. Если заговор на самом деле есть, они могли о нем слышать. Где тебя можно найти?

— В театре «Лебедь». Там я известен под именем Луи Седарн, лютнист.

— Если я что-нибудь разузнаю, сразу отправлюсь к тебе.

Триумф пожал руку Блюэтту и сказал:

— Я понимаю, что прошу слишком многого.

— Считай, что я возвращаю долг за использованный артиллерийский пальник и кучу прусских угольков, — ответил Дрю, и в глазах его появилось выражение настолько безграничной и эпической дружбы, что та требовала размашистого оркестрового сопровождения.

Тем не менее Седарн повернулся и ушел всего лишь под аккомпанемент гуся, шипящего в зарослях марены за стеной.

Когда француз попытался проскользнуть незамеченным внутрь «Лебедя», на улицах уже зажгли лампы. Со стороны сцены доносились звуки бешеной активности, на повышенных тонах раздавались голоса, заучивающие текст. Особенно неудачно шла декламация за циклорамой, и оттуда периодически исходили крайне жестокие угрозы.

Наблюдая за коридором из-за поворота галереи, Седарн увидел меня, вашего покорного слугу Уилма Бивера. Я сидел в последнем ряду арены и наблюдал за актерами, повторяющими свои роли. С такого расстояния я решительно не мог понять, что же сейчас репетируют на сцене: то ли эпизод с массовыми убийствами, то ли трагедию мщения, то ли на моих глазах всего лишь разгорался творческий конфликт. Седарн пошел вниз по партеру.

— Можно мне забрать лютню? — спросил он тихо, скользнув на сиденье рядом со мной.

Я хотел одарить его испепеляющим взглядом, но не смог, так как глаза опухли и под ними чернели синяки.

— Ты обманул меня, Луи, — с болью в голосе проворчал я.

— Ты подрался, что ли?

— Это не смешно. Человек, который меня преследовал, был сильно расстроен, а габаритами походил на летающую опору моста. Хуже того, Гомон сказал, что я не могу выйти на сцену, пока не сойдут синяки. Сказал, публика будет смеяться.

— Так вроде план заключался именно в этом? — удивился Седарн.

— Над моими шутками, а не над моим видом, — ответил я и передал ему инструмент.

— Знаешь, я этого не забуду, — заверил меня музыкант, стараясь придать голосу искренности.

— Я тоже, — пробурчал я, Уилм Бивер.

— Ты где был? — спросил Гомон, когда Седарн врезался прямо в него, стараясь проскользнуть незамеченным в темноте кулис.

— Дела, Уизли, — ответил француз со всей суровой грубостью и выражением «я-знаю-что-делаю», которые только мог изобразить.

— Потом доложишь. Наверху хотят подробный отчет, — ответил агент под глубоким прикрытием.

Седарн кивнул и прошел мимо. На черной лестнице он повстречал спускающегося де Тонгфора.

— И где, черт побери, тебя носит? — со злобой рявкнул тот.

Он находился выше лютниста, и на секунду Седарну показалось, что помощник режиссера сейчас его ударит.

— К дантисту ходил. Зуб разболелся.

Де Тонгфор пристально посмотрел на него, пока музыкант проходил мимо, и не отрывал взгляда, пока тот не исчез из виду.

В хранилище знамен под куполом Седарн растянулся на мешке и вздохнул. Несколько часов сна в уютной темноте — и он сможет…

Что-то очень холодное и твердое прижалось к его щеке.

— Ты выставил меня идиотом, мразь! — раздался шершавый голос.

— Извини, — ответил Седарн, правда, слова вышли приглушенными, так как он лежал лицом в мешке.

— Была причина?

— Скажи Вулли, что у меня есть для него кое-какая информация, но мне нужно время. А вот этот дурацкий «Фульк и Седдон»… как его там… возле моего уха делу точно не поможет, — сказал Триумф, все еще жуя мешковину.

Послышалось ворчание, и холодная угроза исчезла. Когда Седарн посмотрел вокруг, то в куполе уже никого, кроме него, не было.

— Лучше бы он этого не делал, — пробормотал Руперт.

Прошел час, и тут им овладел голод. Оставив лютню на складе, он спустился по шаткой лестнице. В гримерке опять что-то шумно отмечали. Похоже, репетиции закончились. Седарн прошел к задней двери, где увидел вешалки с костюмами и ящики, нагроможденные в проходе, на которых виднелась надпись, сделанная карандашом: Труппа «Деревянного Оха».

— Вот черт! — выдохнул лютнист, и его пульс участился.