А у меня есть дыра за калорифером — это немало! Дыра, про которую никто из остального человечества не знает, это, пожалуй, даже надежнее, чем счет в швейцарском банке. С такой дырой мне и рыночные отношения не страшны. Я готов к рынку. Я мог бы даже открыть кооператив на базе своей дыры или даже организовать СП, но я не хочу, чтобы Запад устанавливал контроль над нашими дырами, потому что я — патриот. Найти бы несколько таких дыр, и мое будущее было бы окончательно обеспечено. Очень удобная дыра, они, кто выслеживают, где я прячу свои капиталы, думают, что я свернул налево, а я свернул направо, они думают, что я верчусь у баков, а я кручусь возле насосов. И эхо, какое там эхо! Прямо не дыра, а клад. Истинно клад.

И вот этот бомж, который, имея дыру и в ней несколько десятков бутылок, вдруг накануне вечером узнает, что приемная цена на стеклопосуду возросла в три раза, утром наконец-то просыпается богатым человеком. Он, как ему казалось, и был богат, а теперь вдруг стал в три раза богаче. Вот повезло так повезло! Нет, неплохое правительство у нас в стране, если хоть кого-то за одну ночь может сделать в два, а то и в три раза богаче. Приятно, очень приятно, проснуться богатым человеком.

Аркадий Михайлович Недобежкин уже во второй раз в своей жизни проснулся, чувствуя себя очень богатым человеком, счастливым человеком, — наступило второе утро с того вечера, как он убил Золотана Бриллиантовича Изумруденко. Он потянулся, причем кнут, прицепленный ременной петлей к запястью, змеей выполз из-под одеяла и напомнил ему, что богатому человеку надо быть настороже. В ушах его играла музыка вальсов, пасодоблей. Недобежкин представил Завидчую, как она входит к нему в комнату в своем бальном платье и начинает раздеваться перед ним. Вот она уже в кровати, и они начинают заниматься любовью. Голова кругом. Или не так. Входит Завидчая в утреннем пеньюаре и голосом, вибрирующим, как Эолова арфа, говорит: «Аркадий, завтрак подан!» Нет, не то. Он и Завидчая встречаются в ресторане «Берлин», он хорошо рассмотрел сквозь занавеску зал с улицы, там, в углу есть интимный столик. Они встречаются, и он ведет ее к этому столику, на них устремляются все взгляды. Ананасы в шампанском…

— Надо бы пойти в Ленинку подковаться по экзотическим блюдам, а то, кроме дат по истории да трудов классиков марксизма-ленинизма, ничего не знаю. Даже и помечтать с размахом не могу. Что же там, кроме ананасов в шампанском? Ага! «Суфле из рябчиков». Впрочем, нет, это из Сытина, я маханул «Быт и нравы русских царей». Однако какое же суфле могло быть у русских царей, это же французское слово. Ерунда получается. И, кроме того, быт и нравы, постой, постой, вроде бы и не Сытин написал, а Костомаров, Сытин был издателем. Каша, каша в башке. Что, если заказать «гречневую кашу с бекасами» и «желе из дыни»? Впрочем, «Берлин» — это же немецкая кухня, а я гречневую кашу туда пришел есть.

Недобежкин огорчился и в раздумье потер себя ручкой кнута по лбу. «Никаких экзотических блюд не знаю! Позор! Что обо мне подумает Завидчая?!»

Суп-пюре гамбургский с овсяною крупою,

Суп немецкий со сливками и желтками,

Раковый суп по-галстейски.

Суп французский жюльен…

Кто-то в голове Недобежкина крутил меню немецкой кухни, перемежая их заходами в кулинарное искусство главных европейских государств и совершая краткие забеги в гастрономию малых государств. От первых блюд этот некто перепрыгнул во вторые:

Шницель,

Немецкое кислое жаркое,

Бифштекс по-гамбургски к завтраку.

Клопе,

Шнель-клопс,

Тартинки из телятины с пармезаном.

Далее шли соусы, потом салаты, все это крутилось в мозгах с неимоверной быстротой. Кто-то трусливо, как ученик, боящийся наказания розгами, торопливой скороговоркой перечислял разные блюда начиная с немецких, относящихся к ресторану «Берлин».

— А если в «Пекин» повести Завидчую? Она ведь остановилась в «Пекине», а там все китайское. Ну-ка, ну-ка…

Недобежкин кому-то мысленно погрозил кнутом в своем мозгу. Такой же трясущейся скороговоркой посыпалась внутренняя речь, тот же зубрила-всезнайка начал перечислять блюда китайской кухни.

— Довольно! — крикнул Недобежкин. — Пошел вон!

Зубрила-всезнайка, протарабанив заискивающим голосом что-то подобострастно-извинительное, выпрыгнул из головы аспиранта, но Недобежкин почувствовал, что он где-то здесь, рядом и, стоит только пригрозить ему кнутом, так же трусливо. выложит все, что знает, а знал он, как почувствовал Недобежкин, много.

Аркадий Михайлович снова погрузился в сладкие мечты. Молодому мужчине, если он является поклонником женской красоты, хотя и аспиранту, если он холост, женщина представляется вожделенным сокровищем. А если учесть, что для Недобежкина женщина была абсолютным мерилом всех ценностей и всех точек отсчета, то можно понять, что значили для него утренние и вечерние мечты. Он и в аспирантуру-то пошел, и кандидатскую-то взялся защищать исключительно ради триумфа у женщин, чтобы найти среди них свою королеву.

Все-таки очень странный человек был аспирант Аркадий Михайлович Недобежкин. Вместо того чтобы пойти в парк Горького и весело поболтать там с красивенькой девчонкой, подружиться с ней, пригласить ее к себе домой и, потанцевав под радиолу, подмигнув, сказать по-простому, но с намеком: «Давай поваляемся, как кони на траве!» или: «Мадам, не откажите в любезности удовлетворить с вами пылкую страсть», — вместо этого Аркадий сидел за книгам! составляя горы конспектов, полагая, что, когда защитит кандидатскую, тут-то и возьмет свое. Ему казалось, что стоит какой-нибудь хорошенькой девушке услышать, что у молодого человека есть ученая степень кандидата, как она тотчас же по гроб жизни влюбится в него, ну, уж во всяком случае, испытает неодолимое желание прыгнуть к нему в постель. Иногда фортуна, конечно, устраивала Недобежкину маленькие подарки, но он с таким высокомерием относился к тем девушкам, которые имели несчастье испытать к нему симпатию, или оказывался таким ужасным занудой, или настолько отпугивал их своей нищетой, что вместо занятий любовью ему поневоле приходилось заниматься диссертацией. Конечно, мы-то понимаем, что все это от бедности и неустроенности и еще от тысячи причин, о которых мы не имеем представления.

Недобежкин в своих мечтах уже несколько раз спас Завидчую от нескольких шаек злодеев, причем после каждого спасения она дарила ему свою любовь то в гротах Ирландии, то в английском замке, а теперь отдавалась под пальмами на жарком песке Мальдивских островов. Короче, за это утро Завидчая стала собственностью наследника Ангия Елпидифоровича, и аспирант даже обиделся на Элеонору, что она об этих своих утренних приключениях с ним ничего не знает. Обиделся настолько, что мысленно решил порвать с коварной красавицей и вернуться в Москву, где на Яузском бульваре в доме с двумя скульптурами ждала его Валя Повалихина. Тут последовал ряд сцен пылких свиданий. Аркадий Михайлович, вернувшись в своих мечтах из-за границы, снял в Москве несколько квартир, обставил их антикварной мебелью и по очереди приглашал на них вторую свою любовь — волшебную Варю-Валю Повалихину, эту гибкую длиннотелую пантеру со сладким лицом и рубинами губ. Губы и глаза! Что они говорили ее поклонникам, какой рай сулили они тем двадцати шести отвергнутым женихам девятнадцатилетней рыжеволосой дочки людоеда, можно только догадываться.