Мы заново продумали свой распорядок дня. По утрам я ходила на занятия в автошколу, а потом в университет на курсы итальянского. Кора брала уроки живописи у частной преподавательницы, которая сама к нам приходила. Она рисовала с такой страстью, что из-за постоянного давления кисточки у нее на среднем пальце правой руки выросла изрядная мозоль. Фридрих, по его словам, заботился о «состоянии», время от времени кое-что делая в саду, и установил в доме множество вентиляторов. Эмилия пасла Белу и Пиппо. Во второй половине дня малышом занималась я, а Фридрих не оставлял меня ни на мгновение. Кора стряпала, а Эмилия, конечно, если сама хотела, либо делала разные работы по дому, либо лентяйничала. И была это такая приятная жизнь, что спустя месяц в памяти как-то расплылись события, разыгравшиеся у нас на кухне.

Правда, порой мне казалось, будто вся моя жизнь есть непрерывная попытка вытеснения. Я никогда не ходила к отцу одна, у меня не хватало душевных сил, чтобы предстать перед ним без сопровождения. Вот Кора и Фридрих сопровождали меня раз в неделю, но визиты в больницу были одинаково мучительны для всех нас. включая и отца.

Когда я сдала экзамен на права вождения, мы устроили по этому поводу небольшой праздник. Были и другие успехи, которым мы могли радоваться: Пиппо, судя по всему, стал вполне воспитанным для содержания в доме, Бела делал первые шаги, Фридрих продал один доходный дом в Рио и вроде бы очень выгодно, а Кора отыскала натурщика-мужчину для картины с Олоферном, и был это местный таксист, которого его новая функция привела в полный восторг.

Эмилия снова стряпала, причем превосходно: кролик в лимонном тимьяне, с помидорами и луком. А запивали мы это тосканским белым вином.

Прежде Эмилия всегда находилась на кухне, но теперь само собой подразумевалось, что она сидит за столом вместе с нами. За едой она особо не деликатничала, брала сразу кроличью ляжку.

– Да, я тоже хочу получить права, – заметила она.

Мы растерянно смолкли. Судя по возрасту, она вполне годилась нам в матери. Статочное ли это дело, чтобы она ходила в автошколу?

– Почему бы и нет? – приветливо спросила Кора. – Хотя, с другой стороны, мы и сами готовы свозить тебя, куда твоей душеньке угодно.

Эмилия не возражала, сказала, однако, что лично ей приятнее ни у кого не одолжаться.

– Верно, верно, – поддержал ее Фридрих, – тогда ты сможешь ездить в супермаркет, пока мы все еще спим.

– Речь не только о покупках, – возразила Эмилия, – еще я хотела бы побывать в гостях у моей кузины в Фальчиано.

Мы прямо поперхнулись. Не означало ли это, что настанет день, когда нам вообще придется отказаться от машины? Наконец Кора нарушила молчание:

– А я как раз на днях прикидывала, не нужна ли нам вторая машина. Деньги есть.

Короче говоря, Эмилия записалась в автошколу, а я вдалбливала в нее теорию.

Она была благодарна за такую поддержку и при случае открывала мне некоторые подробности своего прошлого. Пять лет у нее была связь с археологом, потом тот умер. Для нее это были счастливые годы, потому что впервые в жизни ее воспринимали как личность. Они вместе ходили на концерты и в музей, она училась у него немецкому языку и чуть-чуть французскому. Он рассказывал ей о книге, которую писал и был от всей души признателен за доброе к нему отношение. С тех самых пор Эмилия порвала с церковью и прониклась слабостью ко всему немецкому. Вдобавок и желанием вернуть эту идиллию. Она всегда мечтала завести семью, но из этого намерения у нее никогда ничего не получалось. Но теперь она была счастлива с нами.

Родители Коры отдыхали в сентябре в Colle di Val d'Eisa и незваными гостями заехали к нам на обратном пути. Они явно хотели увидеть собственными глазами то, о чем сообщил им Фридрих: их маленькая девочка вдруг стала богатой вдовой.

Пришлось Коре безропотно смириться с тем, что отец пожелал ознакомиться с ее финансовыми делами, что мать сделала Эмилии выговор по поводу немытых окон и что они в два голоса стали призывать ее не выбрасывать на ветер сразу все деньги. Кора начала злиться:

– Именно по этой причине я и не хочу жить с вами! В конце концов, я и сама знаю, как мне себя вести. И какую сумму до сих пор я из этих больших денег истратила на себя? Траурное платье да венок на могилу. Даже машиной второй и то не обзавелась. С Хеннингом мы каждый день ходили в ресторан, а теперь уже несколько недель я стряпаю сама!

И она говорила правду. В ее намерения вовсе не входило потратить деньги на ненужную роскошь. Хотела она делать лишь то, что доставляло ей удовольствие: рисовать, владеть красивым домом в красивой местности, иметь подле себя друзей. Она не мечтала о настоящих украшениях, о дальних поездках, о модных нарядах, да и вторую машину считала необходимой лишь в том случае, если Эмилия и впрямь захочет ее водить. Вот и про Эмилию тоже нельзя было сказать, что она ведет себя нескромно, а то и вовсе нагло. Она молча вымыла окна, выскребла пол на кухне, заново перестелила кровати, чтобы госпоже Шваб было не к чему придраться. Но сидела она с нами за общим столом, и ни один профессор в мире уже не мог отнять у нее это право.

Свои близкие отношения с Фридрихом я никоим образом не желала демонстрировать перед его родителями – мне хоть и не очень, но все-таки было стыдно, – но они и сами обо всем догадались. Прежде всего им не понравилось, что я обманываю Йонаса. Мы с Фридрихом стали неразделимы, мы смеялись и дурачились, как малые дети, но никогда ни единым словом не поминали Йонаса. В душе я уже вынашивала мысль о разводе, но венчали нас в церкви, а для Йонаса брак был чем-то святым и нерасторжимым.

Когда спустя четыре дня Корины родители снова уехали в Германию, мы все облегченно вздохнули, хотя и любили их.

– Чепуха все это, – заключила Кора.

А профессорское семейство, которое предполагало встретить убитую горем и нуждающуюся в моральной поддержке дочь, не могло ни благословить, ни понять эту непринужденную веселую атмосферу с воркующей парочкой, младенцем, которого то и дело кусал щенок, с независимой и надменной служанкой и судорожно рисующей вдовицей.

Существуют на свете такие занятия, которые даруют человеку личное счастье. Вот Эмилия, например, любит замешивать тесто собственными руками и никогда не станет делать это с помощью кухонного комбайна. Еще больше она любит нарезать мясо. Она утверждает, будто испытывает истинное сладострастие, когда острым длинным ножом нарезает баранью ляжку под гуляш.

Лично я не разделяю ее взглядов, а она лишь качает головой, когда я любуюсь из окна одичавшим соседским садом. Я питаю слабость к побурелой траве; длинные, достигающие моих бедер засохшие стебли, выгоревшие будылья, запущенный газон или привядший росток – для меня символ красоты, особенно когда их озаряет свет заката или утреннее солнце. А уж если какая-нибудь кошка надумает охотиться в этих дебрях за мышами, то мое счастье можно считать полным. Глядя на все это, я способна вообще забыть об окружающем мире.