– Мне пора, – вздохнул Роджер, не торопясь отстраняться. – Король ждет меня в своей комнате.

Ида провела большим пальцем по его ладони:

– Вы знаете для чего?

– Генрих собирается обсудить завтрашний день со своими советниками. Он еще не говорил со мной о нашем браке. Я думал, он затронет эту тему на охоте, но его мысли были поглощены погоней. – Роджер приподнял ее руку и запечатлел поцелуй на запястье. – Не тревожьтесь. Я давно не видел его в таком хорошем настроении.

– Так всегда бывает, когда он прикончит оленя. – Ида выскользнула из обволакивающего тепла. – Завтра поговорим.

Роджер поклонился, Ида присела в реверансе и послала воздушный поцелуй. Улыбаясь, оба отправились по своим делам.

* * *

Генрих протянул Роджеру несколько листов пергамента, плотно исписанных темно-коричневыми чернилами. У одного из придворных священников был изящный почерк.

– Это не срочно, – произнес он, – но все же поглядите, чтобы потом ускорить дело. На свадьбу с Идой я дарю три поместья, принадлежавших вашему отцу. Полагаю, вам известна их стоимость. Я также отдал указания простить ваш долг казне в пятьсот марок.

– Благодарю, сир.

Роджер изучал список. Акл, Халвергейт и Уолшем вместе стоили намного больше сотни фунтов. Единокровные братья оспаривали его права на эти поместья. Это не только щедрый дар, но и добрый знак. Возможно, дверь впервые приоткрылась перед ним и брак с Идой окажется более счастливым, чем он мог надеяться.

– Ваша невеста достойна подобного свадебного подарка, – добавил Генрих. – Я хочу, чтобы она ни в чем не нуждалась. – Он пристально посмотрел на Роджера. – Берегите ее, милорд Биго. Я вверяю Иду вашим заботам, но вы должны знать, что она очень дорога мне.

Между лопатками у Роджера закололо от ощущения надвигающейся опасности. Он негодовал и сгорал от ревности, но скрывал это за бесстрастным фасадом. Брак еще не заключен, грамоты не скреплены печатью.

– Мне она тоже дорога, сир… ведь она будет моей женой.

Генрих смерил его пристальным взглядом, как будто оценивал потенциального врага, а не союзника.

– Есть одна деталь, которая не обсуждается.

Роджер пал духом. Он знал, что где-то кроется ловушка, поскольку Генрих никогда и ничего не давал от чистого сердца. У него всегда находились оговорки.

– Сир?

– Когда вы возьмете Иду в жены, вы возьмете ее одну. Мой сын останется на моем попечении. Он будет воспитан, как подобает его положению.

Роджера словно ударили кулаком в солнечное сплетение. Сам он не слишком переживал, поскольку не был знаком с малышом, а ребенок – всего лишь ребенок. Но Ида… Господь милосердный, что с ней станет?

– Сир, его мать будет убита горем…

– Она расстроится, я знаю, – раскинул руки Генрих, – но ничего не поделаешь. У нее слишком нежное сердце, и я позволил ее привязанности к сыну чрезмерно укорениться. Надо было отдать его кормилице сразу после рождения. – Он пожал плечами, как бы стряхивая то, что его беспокоило. – Разумеется, она поплачет по нему, словно корова по теленку, милорд Биго, но отвлечется на супружеское ложе, а вскоре и на ваших наследников. Полагаю, вы не станете медлить с исполнением приятного долга и найдете ее прелестной и покорной любовницей, – добавил он с насмешливым блеском в глазах.

Роджеру хотелось схватить Генриха за горло и заставить замолчать.

– Только крестьянки растят детей сами. Вы с Идой начнете жизнь заново. Пусть все останется в прошлом. Когда-нибудь она увидит сына при дворе.

«Чтобы натереть кровоточащую рану солью и удесятерить боль», – подумал Роджер.

– Кроме того, – продолжил Генрих, – я привязался к пареньку, и вряд ли у меня будут другие дети. Я зачал его и вправе распоряжаться его будущим, как считаю нужным. Он мой, он порождение моих чресл. Его мать была всего лишь сосудом.

Роджер сумел проглотить ответ, который разрушил бы его шансы вернуть графство и отстроить Фрамлингем, но непроизнесенные слова оставили кислый привкус во рту.

– У вас есть бастарды, Биго? – лукаво посмотрел на него Генрих.

– Нет, сир.

Генрих провел языком по зубам:

– Что ж, по крайней мере, вам известно, что ваша будущая жена не бесплодна и способна рожать сыновей.

Его слова могли быть как простым прагматичным замечанием, так и язвительным намеком на то, что Генрих доказал свою мужественность, став отцом сына Иды, и, если возникнут какие-то трудности, причиной будет семя Фрамлингема. Роджер сдерживался изо всех сил, напоминая себе, что ему подарили три поместья и простили немалый долг и что у всего есть цена.

– Я отдам приказ завтра, когда разберусь с вашими грамотами и долгом.

– А Ида?

– Я скажу ей сейчас. – С этими словами Генрих отпустил его.

Роджер покинул королевскую спальню с камнем на сердце, и грамоты в его руке казались свинцовыми. Он был не в силах изменить королевское решение оставить ребенка при дворе. В глазах Генриха он видел решимость, вступить с ним в спор – только ухудшить свое положение и положение Иды, поскольку одержать верх они не смогут. Она будет в отчаянии, и это омрачит их брак еще до того, как он будет заключен. Роджеру подумалось, что отец был не так уж и не прав, враждуя с короной. Сколько соломинок можно навалить на верблюда, прежде чем его спина сломается?

* * *

Ида наблюдала, как Уильям играет с новой деревянной лошадкой, скачет по лежащей на полу овечьей шкуре. Кровь застыла в жилах у матери, и ледяной осколок пронзил сердце. Она чувствовала одновременно онемение и боль, неверие человека, получившего смертельную рану.

Вчера вечером к ней пришел один из капелланов Генриха – даже не сам король – и сообщил, что, когда она выйдет замуж, ее сын останется при дворе. Генрих не мог так поступить с ней, но поступил – подарил ей весь мир, но тут же разрушил его единственным приказом. Завтра утром Ида должна выехать из Вудстока, она будет жить в поместье своего брата во Фламстеде. До свадьбы опека над ней переходит к семье. А Уильям останется здесь.

– Смотри, мама, лошадка. – Малыш подошел, чтобы похвастаться игрушкой, и засмеялся, показав два ряда идеальных молочных зубов.

Ида подхватила его на руки и крепко прижала к себе, как будто могла втянуть его обратно в свое тело и разморозить кровь в жилах. О боже, о боже! Она не в состоянии его отпустить. Это все равно что нанести себе неисцелимую рану. Роджер может стать ее мужем, она может испытывать к нему чувства, которые раньше ни к кому не испытывала… но она носила Уильяма в своей утробе, ощущала, как он пинается и ворочается, когда прикладывала ладонь к животу. Заключив брак, они с Роджером станут единой плотью, но связь на словах не то же, что связь через пуповину. При этой мысли пришла боль почти такая же, как при схватках.