Все-то всё знают! Даже кикиморы. Не успев до конца все обдумать, провалился в сон. Кажется, действительно была сотня верст…

Утром проснулся от холодной сырости с одного бока. С другого, где Евдоха, было теплее. Но все равно — сыро. Полез в дедовский (теперь-то уже мой) сидор (а чем ему рюкзак-то не угодил?) и вытащил хлеб. Больше ничего не было. Колбасу и шпроты мы с дедом подъели на закусь, а все остальное требовало огня…

Проснулась и Евдохе. От хлеба отказалась: наверное, бережет фигуру. Грациозно потягиваясь, как кошка (с копытами!), спросила:

— Ну готов? Отсюда — напрямую. К вечеру будешь в Цитадели.

Но попасть в Цитадель в тот вечер не довелось. Когда мы проходили через небольшую гриву, раздался свист, с каким арбалетный болт разрезает воздух… Евдоха вскрикнула. Я увидел, что из ее левого плеча торчит стрела. Дернулся, чтобы вытащить, но кикимора отмахнулась — не время! На нас со всех сторон посыпались мелкие уродцы — то ли карлики, то ли гномики.

Не сговариваясь, мы встали спина к спине. Евдоха, придерживая раненую руку здоровой, «работала» копытами, пробивая головы, а я отмахивался кистенем. Когда я уже решил, что все, вырвались, то снова раздался свист. Последнее, что помню, — Евдоху, закрывшую меня собой…

Я очнулся от того, что кто-то облизывал лицо шершавым, как у собаки, языком. С каждым прикосновением возвращалось сознание. Но вместе с ним пришла боль. Кажется, голова была разломана на несколько кусков, которые болели и вместе и сами по себе.

— Очухался? — хрипло спросил малознакомый голос.

Я вытянул руку и нащупал, что рядом со мной кто-то лежит. Волосы длинные… С трудом понял, что это Евдоха.

— Где мы? — выдавил я.

— А кой разница? Вроде бы на мельнице, на Чёртовом озере. Тут страшно…

— Как сама?

— Умираю, — спокойно ответила она. — Ждала, пока ты очнешься. Теперь — можно!

— Подожди, — собрал я все усилия. — Не умирай!

Впрочем, я думал не о ней, а о себе: «Умрет, а я останусь один».

— Ждала, — повторила она, словно в беспамятстве. — Я уж боялась, что не очнешься. Ничего, рана у тебя пустяков. А голова пройдет. Тебя специально оглушили, чтобы не убивать. Отхожу я. Говорят, что если нечисть поможет человеку, то и она может стать человеком. А если умрет за него… Потрогай…

Не переспрашивая, я понял. С трудом перевалился на живот, дополз и потрогал… Да. Человеческие пятки… С трудом, но сел. Положил голову Евдохи себе на колени и стал гладить ее космы…

Женщина погладила меня по руке.

— Вот и все, — с какой-то гордостью сказала она. — Теперь Аггеюшка может быть свободным. Скажешь ему, что хотела умереть за него, да не получилось. Прощай. И спасибо тебе.

— За что?

— За то, что на болоте было. Я себя женщиной почувствовала, а не тварью болотной. И за то, что не полез ко мне.

— Так ты подожди… Может, еще и попристаю… Вот оклемаешься… Мы тут дядьке-то рога и наставим, — сглотнул я комок и попытался пошутить.

Было темно, но мне показалось, что Евдоха улыбнулась. Так вот, с улыбкой и умерла…

Жаль, конечно. Но мне-то что делать? Жалеть и плакать можно потом, а сейчас…

Мертвое тело — не лучшее соседство. Надо бы переместиться в сторонку. Удалось. Теперь — нужно провести «ревизию» и себя и своего имущества. Сам — ничего. Имущества — тоже ничего. В смысле, ничего не осталось. Как насмешка обнаружилось удостоверение представителя Президента.

Откуда-то сбоку пробивается свет. Там же и плещется вода. Как там в песне? «Тихо плещется вода, голубая лента…» На ленту голубую эта вода не похожа. Скорее, напоминала канализационный сток, где плавала всякая дрянь — палки, щепки и какие-то тряпки. Да нет, кажется не тряпки. Судя по всему — там плавает труп.

Попытался осмотреться, насколько это удалось в полумраке. Вода. Кругом — вода, вода… И она прибывает… Да, — подвал. Причем дом (или что там еще?) стоит на берегу. Если вода поднимется — меня затопит. А если затопление — это и есть спасение? Поплыть, скажем, вместе с водой.

Мои печальные размышления прервал голос, донесшийся из проема:

— Слышь, тебя долго ждать?

Из воды торчала зеленая голова. Батюшки-светы, так это же водяной!

— Дядюшка водяной! — завопил я. — Спаси меня!

— А я что делаю? — возмутился он. — Давай, греби быстрее.

Я «погреб» в сторону спасителя, стараясь не смотреть на то, что расталкиваю. На полдороге остановился, вспомнив о Евдохе. Нельзя оставлять! Все-таки что-то человеческое во мне еще осталось.

— Ты чего встал? — недовольно окрикнул водяной. — Вода здесь плохая, мертвая. Еще час-другой — станешь каким-нибудь упырем, если не хуже.

— А женщина?

— Какая? Откуда взялась?

— Она кикиморой раньше была.

— Вона как, — присвистнул водяной. — За человека, стало быть, погибла? Не Евдоха ли часом?

— Она самая. Ее похоронить надо.

— Не до того сейчас, — махнул водяной перепончатой рукой. — Я ж говорю — тебе убираться надо поскорее. А Аггею я скажу. Давай, лезь сюда.

Водяной схватил меня за руку и с силой потянул на себя. От яркого солнца в глазах потемнело.

— Хватай ездуна за хвост. Так, привяжем, чтобы не выскользнул… Только не обессудь — он все-таки рыба, потому на воздух нечасто выскакивать будет. Терпи.

Водяной вскочил на спину сома, как заправский ковбой, и мы понеслись.

Меня мотало из стороны в сторону, тело стукалось об острые и тупые углы — словно несусь на коне через лес. Время от времени сом выскакивал над водой, чтобы я успевал глотнуть воздуха.

Думал, не доживу… Ан, нет… Берег! Рыбка бежала, хвостиком махнула, дяденьку выбросила.

— Дойдешь? — спросил меня водяной. Или — сом? Уже не соображаю…

— Угу, — прохрипел я, отплевывая воду.

— Ковыляй-ковыляй, — напутствовал меня водяной. — И вот еще что. Чтобы мне в следующий раз не узнавать от разных тритонов, куда тебя занесло, можешь кого-нибудь из русалок вызвать. Камушек в воду бросишь, да посвистишь вот так: «фью-ти, фьюфти, фью».

— Спасибо, — вежливо поблагодарил я водяного. — Не премину…

— Ну тока сильно не увлекайся… — махнули спасатели хвостами и скрылись.

Я даже не успел спросить — откуда водяной тут взялся? И зачем ему понадобилось меня спасать?

У ворот Цитадели не было ни почетного караула, ни хлеба с солью. Ну на бурную встречу я особо и не рассчитывал. Но хоть на какую-то! Но вот чтобы не встретить вообще никого!

Я пошел в свою комнату. А в свою ли? Может быть, за то время, что отсутствовал, туда уже вселился какой-нибудь проходимец? Но там все осталось по-прежнему. Даже постель была заправлена так, как я это сделал перед уходом на «Большую землю». То есть — кое-как. Имущества прибавилось. На письменном столе стоял монитор, загоревшийся, едва я вошел. На экране высветилась бегающая строка: «Извини, что не встретили. Поговорим вечером. Отдыхай». Подписи не было. Но манера узнаваема… Унгерн в этих краях не объявился, значит — Ярослав. Было у них что-то общее. У меня отлегло от сердца. Все-таки не забыли.