что риск ничтожен, но теперь у нас его нет. Обратите, однако, внимание, что нас интересует не только направление изменений, но и их масштаб. Если взять палеонтологическую летопись как свидетельство, что вековой риск составлял менее 1 к 2000, то, чтобы достичь коэффициента в 1 % на столетие, риск пандемии должен возрасти как минимум в 20 раз. Это кажется маловероятным. На мой взгляд, палеонтологическая летопись по-прежнему служит весомым доводом в поддержку того, что высокого риска вымирания от “естественной” пандемии нет. Следовательно, сохраняющийся экзистенциальный риск по большей части сопряжен с угрозой необратимого коллапса цивилизации, который произойдет, если начнется серьезная пандемия, способная уничтожить цивилизацию по всему миру, а восстановить цивилизацию окажется слишком сложно или же человечество потерпит неудачу при попытке ее возродить.

Но человечество может сыграть и гораздо более важную роль. Мы рассмотрели, как своими действиями косвенно способствуем возникновению и распространению эпидемий. Но что происходит в тех случаях, когда мы непосредственно влияем на процесс, намеренно используя, совершенствуя или создавая патогены?

Мы лишь недавно изучили патогены и получили над ними контроль. Всего двести лет назад мы вообще не понимали, что вызывает эпидемии: на Западе господствовала теория, что болезнь распространяет какой-то газ. Всего за два столетия мы выяснили, что на самом деле возбудителями болезни выступают многочисленные микроскопические организмы, научились выращивать их в лаборатории, модифицировать их характеристики, секвенировать их геномы, внедрять в них новые гены и создавать целые функциональные вирусы на основе их записанного кода.

Этот прогресс продолжается стремительными темпами. В последние десять лет произошли огромные качественные прорывы, например началось применение CRISPR для эффективной вставки новых генетических последовательностей в геном и использование генных драйвов для эффективной замены популяций естественных организмов в природе их генетически модифицированными версиями[345]. Различные показатели позволяют сказать, что этот прогресс ускоряется: стоимость секвенирования генома с 2007 года упала в 10 тысяч раз, а количество статей на соответствующие темы и объем венчурных инвестиций стремительно растут[346]. Вряд ли этот прогресс в биотехнологиях скоро сойдет на нет: на его пути не видно непреодолимых препятствий, и никакие фундаментальные законы не сдерживают его дальнейшее развитие.

Здесь прошлое почти никак нас не успокаивает. Прикладываются все большие усилия, чтобы превзойти природные способности, а потому исторические данные тут неприменимы. Только оптимист мог бы предположить, что на этой неизведанной территории нас подстерегают лишь уже известные опасности.

Для начала отбросим риски, сопряженные со злым умыслом, и рассмотрим лишь те, что могут возникнуть при проведении исследований из лучших побуждений. Большинство научных и медицинских исследований сопряжено с ничтожным риском причинения ущерба в интересующих нас масштабах. Есть, однако, небольшой процент исследований, в которых применяются живые патогены тех типов, что способны угрожать всему миру. К ним относятся микроорганизмы, вызывающие испанку, оспу, SARS и грипп H5N1. В небольшой части этих исследований создаются новые штаммы этих патогенов, представляющие еще большую опасность, чем те, что встречаются в природе: с более высокой заразностью, летальностью или устойчивостью к вакцинации или лечению.

В 2012 году голландский вирусолог Рон Фушье опубликовал подробности эксперимента по повышению вирулентности недавно появившегося штамма птичьего гриппа H5N1[347]. Этот штамм был чрезвычайно смертоносен и убил, по оценкам специалистов, 60 % заразившихся им человек – гораздо больше, чем испанка[348]. И все же его неспособность передаваться от человека к человеку не допустила развития пандемии. Фушье хотел выяснить, может ли H5N1 естественным образом обрести эту способность (и если да, то как). Он пропустил вирус через десять хорьков, которых обычно используют в качестве моделей для изучения влияния гриппа на человека. Когда болезнью заразился последний хорек, его штамм H5N1 обрел способность передаваться непосредственно от одного млекопитающего к другому.

Работа Фушье вызвала ожесточенные споры. Основные вопросы вызывала информация, которая в ней раскрывалась. Национальный научно-консультативный совет США по вопросам биологической безопасности постановил, что перед публикацией из статьи необходимо удалить некоторые технические подробности, чтобы не дать возможность злоумышленникам спровоцировать эпидемию. Голландские власти заявили, что статья нарушает европейский закон об экспорте информации, полезной для разработки биологического оружия. Но меня беспокоит не сама возможность злоупотребления данными из статьи. Исследование Фушье дает прекрасный пример того, как ученые из благих побуждений повышают разрушительные способности патогенов, которые могут вызвать глобальную катастрофу. И это не единственный подобный случай. В том же году похожий эксперимент был проведен в США[349].

Разумеется, такие эксперименты проводятся в защищенных лабораториях, где соблюдаются строгие меры безопасности. Крайне маловероятно, чтобы какой-нибудь усовершенствованный патоген вырвался на свободу. Но насколько маловероятно? К несчастью, данных у нас немного из-за отсутствия прозрачности в вопросе о частоте чрезвычайных происшествий и утечек[350]. Это не позволяет обществу принимать взвешенные решения, сопоставляя риски и выгоды подобных исследований, и ограничивает способность лабораторий учиться на чужих ошибках. Нам необходимо наладить последовательное и прозрачное информирование о чрезвычайных происшествиях в соответствии с передовыми практиками других секторов науки[351]. И еще необходимо ввести серьезную ответственность за превышение прогнозируемого количества происшествий и утечек.

Но даже имеющиеся у нас фрагментарные свидетельства говорят о достаточном числе подтвержденных случаев, чтобы стало очевидно, что количество утечек опасно велико (см. врезку “Серьезные утечки из лабораторий”)[352]. Ни одна из этих задокументированных утечек не представляла непосредственного риска экзистенциальной катастрофы, но все же они показывают, что охрана чрезвычайно опасных патогенов отлажена слабо и остается неудовлетворительной.

Так обстоит дело даже на высшем уровне биологической безопасности (BSL-4). В 2001 году в Великобритании вспыхнула опустошительная эпидемия ящура у скота. В попытке сдержать ее распространение было убито шесть миллионов животных, и экономический ущерб составил восемь миллиардов фунтов. Новая вспышка произошла в 2007 году, и на этот раз удалось установить ее происхождение из лаборатории, в которой изучалась болезнь. Возбудитель ящура считался патогеном высшей группы и требовал высшего уровня биологической безопасности. И все же вирус утек через неисправную трубу и просочился в почвенные воды на территории лаборатории. После расследования лаборатории разрешили продолжить работу, и всего две недели спустя произошла новая утечка[353]. На мой взгляд, это показывает, что даже требований BSL-4 недостаточно для работы с патогенами, способными вызвать глобальную пандемию масштабов эпидемии испанки и хуже, особенно если исследования предполагают повышение их вирулентности (а чрезвычайно опасный эксперимент по повышению вирулентности H5N1 проводился даже не в лаборатории уровня BSL-4)[354]. С момента последней публично признанной утечки из лаборатории уровня BSL-4 прошло 13 лет, и это небольшой срок.