болезнь сопровождалась жаром, изнеможением и невыносимой вонью, исходящей от всех телесных выделений[330]. Жертв было так много, что приходилось выкапывать братские могилы, и все равно на кладбищах не хватало места для новых тел.

Черная смерть разорила Европу. За эти шесть лет умерло от четверти до половины всех европейцев[331]. Опустошен был и Ближний Восток, где чума убила примерно каждого третьего египтянина и сирийца. Возможно, она прошлась и по ряду регионов Центральной Азии, Индии и Китая. Поскольку сведений с XIV века сохранилось немного, мы никогда не узнаем истинное число потерь, однако, по наиболее точным оценкам, от 5 до 14 % населения планеты погибло в одной из величайших катастроф на памяти человечества[332].

Можно ли сказать, что сегодня нам такое не грозит? Или же мы стали уязвимее? Может ли пандемия угрожать будущему человечества?[333]

Черная смерть не единственная биологическая катастрофа, оставившая след в человеческой истории. Это даже не единственная великая эпидемия бубонной чумы. В 541 году нашей эры Византийскую империю охватила Юстинианова чума, которая за три года унесла жизни примерно 3 % населения планеты[334].

Когда в 1492 году европейцы добрались до Америки, обе популяции столкнулись с совершенно новыми болезнями. За тысячи лет в каждой из них сформировалась сопротивляемость собственному набору заболеваний, но к другим болезням они оказались крайне восприимчивы. Народам Америки, столкнувшимся с такими болезнями, как корь, грипп и особенно оспа, пришлось гораздо хуже, чем европейцам.

На протяжении последующего столетия завоевания и болезни нанесли по популяции колоссальный удар, масштаб которого мы, возможно, никогда не узнаем, поскольку совсем не представляем изначальной численности местного населения. Нельзя исключать, что в XVI веке Америка потеряла более 90 % населения, но эта доля может быть и гораздо меньше[335]. Кроме того, очень сложно понять, сколько жизней унесли война и оккупация, а не болезни. Приблизительный верхний предел оценки таков: Колумбов обмен мог уничтожить до 10 % населения земного шара[336].

Прошли столетия, и мир стал настолько взаимосвязанным, что возможной стала поистине глобальная пандемия. Незадолго до окончания Первой мировой войны по шести континентам и даже отдаленным тихоокеанским островам распространился губительный штамм гриппа (называемого испанским гриппом, или испанкой). Заболело не менее трети мирового населения, и от 3 до 6 % умерло от болезни[337]. Жертв было больше, чем в Первой мировой войне, а возможно, и в обеих мировых войнах.

И все же даже такие события не становятся угрозой долгосрочному потенциалу человечества[338]. Во время страшных эпидемий бубонной чумы цивилизация в затронутых регионах пошатнулась, но затем восстановилась. В отдельных областях уровень смертности доходил до 25–50 %, но этого было недостаточно, чтобы уничтожить цивилизацию на всем континенте. Чума изменила судьбы империй и, возможно, существенно повернула ход истории, но тем не менее это дает нам основание верить, что человеческая цивилизация, вероятно, сможет выжить в будущих катастрофах с подобным количеством жертв, даже если их масштабы будут глобальными.

Как ни странно, пандемия испанки 1918 года оказала лишь незначительное очевидное влияние на мировое развитие, хотя и имела глобальный охват. Похоже, она затерялась на фоне Первой мировой войны, которая, несмотря на меньшее количество жертв, по всей видимости, гораздо сильнее повлияла на ход истории[339].

Не столь очевидно, какие выводы можно сделать о влиянии Колумбова обмена, поскольку достоверных данных у нас мало, а причин изменения ситуации много. Эпидемии явно сыграли свою роль в региональном коллапсе цивилизации, но сложно сказать, случился ли бы он, если бы болезни не сопровождались жестокостью колонизаторов и имперских властей.

Самый весомый аргумент, говорящий об отсутствии экзистенциального риска, сопряженного с естественными пандемиями, – это анализ палеонтологической летописи, проведенный в третьей главе. Вековой риск вымирания от естественных причин не может быть больше 0,1 %, поскольку другие значения не соответствуют данным о том, как долго существует человек и подобные виды. Но этот аргумент работает лишь в том случае, если риск для человечества сегодня не превышает долгосрочное среднее. С большинством рисков ситуация именно такова, но только не с риском пандемии. Своими действиями мы сильно усугубили его: пандемии теперь более вероятны, а причиняемый ими ущерб может быть значительно сильнее. Таким образом, даже “естественные” пандемии сегодня стоит рассматривать как отчасти антропогенный риск.

Сегодня на планете живет в тысячу раз больше людей, чем на протяжении основной части человеческой истории, поэтому возможностей для возникновения новых болезней человека стало существенно больше[340]. Мы ведем сельское хозяйство так, что огромное количество животных живет в нездоровой среде в непосредственной близости от людей. Это повышает риск, поскольку многие серьезные болезни сначала возникают у животных и лишь потом передаются человеку. Примеры тому: ВИЧ (шимпанзе), эбола (летучие мыши), SARS (вероятно, летучие мыши) и грипп (обычно свиньи или птицы)[341]. Данные свидетельствуют, что болезни передаются людям от животных все быстрее[342].

Современная цивилизация тоже, вероятно, облегчает распространение пандемии. Более высокая плотность населения в крупных городах повышает количество человек, которых может заразить каждый из нас. Скоростной дальнемагистральный транспорт значительно увеличивает расстояния, на которые распространяются патогены, и делает людей ближе друг к другу. Кроме того, мы уже не поделены на изолированные группы, как на протяжении большей части из последних 10 тысяч лет[343]. В совокупности все перечисленное дает основания предположить, что нам следует ожидать новых пандемий, которые будут распространяться быстрее и охватывать бо́льшую долю населения Земли.

Впрочем, изменив мир, мы среди прочего стали более защищенными. У нас более здоровое население, мы поддерживаем более высокий уровень санитарии и гигиены, пользуемся услугами профилактической и лечебной медицины, а также больше знаем о болезнях. Важнее всего, пожалуй, что у нас есть государственные органы здравоохранения, которые обеспечат глобальную коммуникацию и кооперацию в случае новых эпидемий. Такая защита имеет свои плюсы, ведь в последнее столетие мы наблюдаем значительное снижение распространения эндемических инфекций (хотя нельзя сказать наверняка, что с пандемиями ситуация будет развиваться так же). Наконец, мы расселились в местах и средах, где прежде не жили никакие млекопитающие. Это обеспечивает нам дополнительную защиту от вымирания, поскольку угрожающий нам патоген должен прекрасно чувствовать себя в самой разной среде и уметь добираться до самых изолированных популяций, таких как неконтактные племена, антарктические исследователи и экипажи атомных подводных лодок[344].

Сложно сказать, каким образом эти совокупные эффекты влияют на экзистенциальный риск от пандемий – выше он теперь или ниже? Эта неопределенность не сулит нам ничего хорошего: раньше мы имели весомый аргумент в пользу того,