ропот. Оттуда не видны белые линии татуировок на бледных ногах Галл. На летящие к сцене вопросы слышатся ответы:

– На пустой наши знаки, метки.

В то самое мгновение, когда я касаюсь сцены, толпа приходит в движение. Люди недовольны. Они видят пустую в праздничных одеждах Сейнтстоуна, перед ними самозванка, воплощённое кощунство.

Никто не намерен терпеть таких оскорблений. Первые ряды рвутся на сцену, сбивая с ног неуклюжих и медлительных. Охранник подходит к ступенькам, пытаясь перекрыть разгорячённым людям путь, но падает под ударами кулаков. У меня в запасе меньше секунды. Запрыгнув на сцену, я отталкиваю Лонгсайта и хватаю микрофон. Кроме меня, помочь Галл и Верити некому.

– Граждане Сейнтстоуна! – говорю я в микрофон, но в нарастающем хаосе меня не слышат. И тогда я кричу изо всех сил: – Граждане Сейнтстоуна! Остановитесь и взгляните на меня!

Интересная картина: люди застывают, оборачиваются, узнают меня и толкают соседей, показывая на сцену, – похоже на эффект домино. Вскоре все смотрят на меня, по-прежнему вопя, охваченные жаждой крови.

– Не спешите. Не совершайте поступков, за которые пришлось бы краснеть вашим предкам. – Каждое слово я выкрикиваю, прилагая неимоверные усилия. – Ваши дела навсегда останутся на вашей совести и в вашей душе.

Кажется, хоть немного подействовало. Охранникам удалось сдержать толпу, на сцену никто не пробрался. Галл ошарашенно смотрит на меня, в её глазах плещется безграничный ужас. Она словно сбросила маску – передо мной снова вечно испуганная девочка, которая всегда старалась всё делать правильно, а в ней видели лишь проклятие. И вот её снова отвергли. Она выполнила всё, что сказали, так старалась – и ничего не вышло.

Из правительственных зданий на площадь выбегают новые охранники, и теперь, когда толпа позабыла о недавнем всплеске ярости, стражи устремляются ко мне.

Я сбрасываю с головы шаль и открываю лицо:

– Я Леора Флинт. Ваша предательница и беглянка. – Охрана мэра медленно подбирается ко мне, окружая, будто верные псы, ожидая приказа хозяина. Лонгсайт довольно улыбается, поздравляя себя с победой. Ведь это он меня выкурил и поймал! – Я не прошу вас мне верить. Я лишь умоляю меня выслушать. – У меня за спиной раздаётся какой-то шорох, охранник отвлекается на шум. – Я пришла не затем, чтобы уничтожить Сейнтстоун или предать вас, я хочу сказать правду. А правда в том, что вашим правителям больше нельзя верить. Вам лгут изо дня в день. Все эти исчезающие метки на коже мэра, его восстание из мёртвых – это ложь!

И тогда они бросаются на меня. Все вместе. Человек десять или даже двадцать прыгают на меня со всех сторон, будто я медведь, или волк, или ведьма. Микрофон падает на сцену, и над площадью разносится шипение вперемешку с треском – достойный аккомпанемент схватке. Мою голову крепко прижимают к деревянному настилу. Сквозь просветы между сильными ногами и тяжёлыми ботинками я вижу то, ради чего всё затеяла, и это даёт мне надежду.

Галл и Верити исчезли.

Глава тридцать шестая

Ну вот и опять я в тюремной камере, где кроме меня только матрас да ведро – не слишком приятная компания. Но если это единственный способ помочь друзьям, то я готова возвращаться за решётку сколько угодно.

В соседней камере – Коннор, а Обель – напротив по диагонали. Я усаживаюсь у передней решётки, скрестив ноги и уткнувшись лбом в железные прутья, и Обель начинает длинный разговор:

– Я не могу назвать себя достойным человеком, Леора.

«К чему оборачиваться на голос? Пусть слова летят ко мне, как жужжание запертой в четырёх стенах мухи».

– Когда я пришёл в Сейнтстоун, – в его голосе была слышна боль, – мне показалось, что здесь я смогу стать по-настоящему свободным. В этом городе я стремился воплотить свою давнюю мечту, и она исполнилась в тот день, когда я открыл студию чернильщика. Но изо дня в день я жил в страхе. – При этих словах я поднимаю глаза на Обеля. – Стоило хоть одному человеку меня заподозрить, и всё, ради чего я столько лет трудился, всё, чего я достиг, было бы разрушено. Мне казалось, я нашёл город моей мечты, однако ради жизни в нём я был вынужден постоянно лгать. Когда я захотел стать чернильщиком, мне пришлось уйти из Фетерстоуна, а стоило мне найти дом, как я был вынужден прятаться под паутиной нарисованных татуировок и вранья. Каждый день моей жизни был пронизан риском, но я считал себя свободным. До меня доходили новости из Фетерстоуна. Я знал, в какой нищете и страданиях живут мои родные и друзья детства, но не мог за них вступиться, не мог бросить всё, ради чего работал столько лет. И когда я встретил тебя, мне показалось, что я нашёл ответ.

– Не надо, Обель. Не начинай. У меня нет сил слушать рассказ о том, какая я особенная. Сам видишь, куда меня эта «особенность» завела.

– В том-то и дело, девочка моя. Я и не думал считать тебя особенной, по крайней мере в самом начале. Но решил посмотреть, что будет, если удастся внушить эту мысль тебе, убедить тебя и немного подтолкнуть. Быть может, ты сделала бы то, на что у меня не хватало храбрости. Ты идеально подходила на выбранную роль: дочь пустых в отмеченной коже, отмеченная, но пустая по крови. Кто лучше тебя смог бы принести Фетерстоуну надежду и бороться за их свободу? Себя я в этом убедил без труда. И тебе я не лгал. Просто проследил, чтобы ты узнала о своём прошлом определённым образом. Я думал, что делаю всё ради родных и твой отец был бы рад узнать, куда ты отправилась, но всё же нельзя было направлять тебя так настойчиво. Я заставил тебя уйти в Фетерстоун, хотя на самом деле должен был сделать всё сам, это я должен был вернуться домой и помочь друзьям и родным. Каюсь, я навязал тебе чужую игру, Леора, и сделал это сознательно.

«Неужели это и есть манипуляция?»

Я прекрасно помню свои ощущения: мне лишь хотелось сделать приятное учителю и стать действительно хорошей чернильщицей. Ни разу я не почувствовала принуждения или обмана с его стороны. Мне казалось, что меня наконец оценили по достоинству, приняли в тайное общество. Было приятно знать, что мне доверяли чужие тайны, и очень интересно узнавать секреты своего рождения.

– Я позволил тебе рисковать, отправил навстречу опасности, потому что был трусом… Да и до сих пор им остаюсь. А ты, девочка моя, отлично справилась. Отважнее тебя нет никого на всём свете.

Твёрдые прутья решётки больно давят на лоб, но