— Я обнаружил, что мне тоже есть в чем каяться перед родителями. Раньше я считал себя обиженным… таким правильным и незаслуженно обиженным…

— И в чем же вы нашли свою вину?

— Гордость — это хорошо или плохо? — Вопрос Гарри сначала показался Лере не относящимся к делу.

— Интересный вопрос… Я несколько раз встречала слова «гордость», «гордыня», «гордиться» — и все в отрицательном смысле. Богу это не угодно… Вот послушайте: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Я даже выписала эти слова, чтобы подумать, почему гордость — это плохо.

Гарри оживился, и Лера снова отметила, какой он азартный исследователь.

— А вам в детстве не внушали мыслей о гордости? — Он вскочил и гоголем заходил перед Лерой. — Гордость за страну, гордость за свои успехи… женская гордость… мужская гордость…

Леру словно осенило: ну конечно! гордость!.. Страх и женская гордость не дают ей проявить к Гарри чуть больше тепла…

— И довнушали!..

— Что вы имеете в виду?

— Потом как-нибудь… — Она поднялась. — Вы говорили о своей вине.

— Да… Так вот, я столько лет ждал, когда же мои отец и мать опомнятся и попросят прощения за то, что были недостаточно нежны со мной… Вот моя позиция: я прав, а вы не правы! Я хороший, а вы плохие! Я люблю вас, но не покажу это первым!.. А вы, Лера, посоветовали мне сломить гордыню.

— Я и не подозревала, что посоветовала вам именно это…

— Именно это! Похоже — извините за каламбур, — развязывается гордиев узел… Лера, и это все — только благодаря вам! — Он взял ее за плечи, но тут же отпустил.

— Не преувеличивайте моей роли, во-первых, а во-вторых — это только начало. Самое трудное — впереди. И помоги вам Бог… — Ей хотелось погладить его по щеке, по волосам… Но рука никак не поднималась.

— Вы правы… Знаете, сегодня утром я положил почин новой традиции — поздравьте меня, — сказал Гарри. — Я поцеловал мать, когда желал ей доброго утра. И отца тоже. Они пока не ответили мне тем же…

— Поздравляю. И… мне нравится ваш оптимизм.

— Я его чем-то выказал?..

— Вы сказали «пока».

— И вправду! — засмеялся Гарри. — А еще… Мне так хотелось и вам таким же образом пожелать доброго утра.

Лера смутилась и ничего не сказала.

— Но завтра… в ваш день рождения… вы разрешите мне? — Он тут же перебил сам себя: — Вы сейчас спросите, что мне мешает рискнуть?..

— Да… вам и сегодня ничего не мешало.

— Болван! — засмеялся Гарри.

А Лера подумала: «Вам и сейчас ничего не мешает… Кроме… Кроме того, что мешает и мне…»

* * *

Полная яркая луна беззастенчиво смотрела в окно.

Проворочавшись без сна, Лера решила принять ванну — иногда это помогало.

Она спустилась вниз — наверху был только туалет с душевой кабиной, — открыла воду, скинула махровый халат и подошла к большому зеркалу.

За десять дней тело покрылось ровным темным загаром — у Леры и солнца с детства обоюдная симпатия.

Красивые ноги, стройная фигура — чем не Екатерина Максимова? Только животик чуть покруглей, и выше не так плоско — небольшая упругая грудь, не нуждающаяся в бюстгальтерах. Грудь, не познавшая сладостной тяжести молока…

Лера любила смотреть, как мама кормит сестричку. Та кряхтела, и чмокала, и даже мурлыкала, а мама порой закусывала губу и стонала от слишком рано прорезавшихся Катькиных зубов — не иначе результат внутриутробного увлечения рыбным деликатесом…

Молока было больше, чем требовалось даже такому ненасытному ребенку, как Катька, и Лера помогала маме сцеживать лишнее, массировать уплотнения и делать компрессы. Сколько раз она плакала вместе с ней от боли — от ее боли, как от своей…

Все это вызывало в Лере благоговейный трепет перед подвигом материнства.

И вот — ни мамы, ни Катьки… Завтра ей — сорок семь. А она — пустыня, не произрастившая ни одного ростка, не утолившая ничьей жажды. И уже никогда — никогда! — не прильнет к ее соску чей-то крошечный ротик. Не коснутся этой незагоревшей кожи губы мужчины… Мужчины, спящего сейчас в двадцати шагах от нее за стенкой… Мужчины, отвернувшегося от женщин — навсегда и ото всех, — однажды обжегшись на отношениях с одной из них… Единственного в ее жизни мужчины, который довел ее до таких мыслей…

Лера сидела в воде, обхватив колени, и плакала. Она едва сдерживалась, чтобы не зарыдать в голос. Где то умиротворение, которое владело ею еще сегодня? Где смирение, терпение, вера?..

Кое-как успокоившись, она списала эту истерику на полнолуние, вышла из ванной и увидела, что дверь на задний двор открыта, и крыльцо залито лунным неоном.

Она подошла к двери. На ограде крыльца сидел Гарри. Он заметил Леру и спрыгнул.

— С легким паром. Идите сюда — смотрите, какая луна!

— Это она не дает вам спать или я слишком громко плескалась? — Лера прислонилась к перилам напротив Гарри, в тени, чтобы он не увидел ее зареванного лица.

— Можно свалить и на луну… — Он усмехнулся. — Но спать не даете мне вы… Даже когда не плещетесь.

Гарри стоял в полосе лунного света, и Лера вдруг вспомнила больницу скорой помощи, коридор, по которому он шел, еще ничего не зная. Как тогда, его волосы казались сейчас белыми, а лицо — маской. У нее внутри все сжалось от тоски и нежности, от этих его слов…

И опять что-то помешало ей протянуть руку, коснуться волос, щеки… Не что-то, нет — теперь она знала название этому монстру, но одолеть его пока не могла.

В гостиной раздался бой часов. Лера принялась считать, чтобы отвлечься и отогнать очередную порцию подступающих к горлу слез.

С последним ударом оба произнесли «двенадцать» и улыбнулись.

Гарри сказал:

— Ну вот, вас уже можно поздравить с днем рождения. Правда?

Он подошел к Лере, взял за плечи и поцеловал в губы — просто прижался своими к ее губам.

— Вы что, плакали? — Он взял ее лицо в ладони и повернул к свету.

— Немножко… — Лера решила не врать.

— Что-то случилось?..

Она усмехнулась:

— Случилась жизнь…

Он ничего не сказал, прижал ее к себе и погладил по волосам.

— Нас могут увидеть — сюда выходят окна ваших…

— Мы же не школьники, — перебил Гарри и поцеловал ее, как целует мужчина, который любит и желает любви.

* * *

Проснувшись утром, Лера сразу вспомнила пошедшую ночь. Как она сперва боролась с бессонницей, а потом гнала от себя сон, который так и норовил разлучить ее с блаженным ощущением недолгого, но такого откровенного поцелуя.