– Помню, однажды мы ехали в аэропорт в нашей фиолетовой крохе…

– В чем?

– В крохе. Наш «Пежо», – объясняю я. – Мы приехали в Гэтвик в девять утра, а самолет в час. Олли хотел прибыть с запасом – вдруг по дороге попадем в пробку или проколем колесо.

Джо смеется.

– А что случилось с крохой?

– В конце концов отправилась на помойку. Боже, как я любила эту машину! Но нам было слегка стыдно парковать ее рядом с кабриолетом Пиппы и Тодда.

– И над чем вы тут вдвоем смеетесь? – присоединяется к нам Пита.

Я рассказываю ей про машину и понимаю, что здесь Пита себя чувствует лишней.

– Джо, – говорит она, – надо открыть еще парочку бутылок.

– Через минуту, милая. А что Олли…

– Сейчас, дорогой! – перебивает его Пита. – У людей пустые бокалы.

Джо встает и целует ее.

– Не волнуйся. Гости отлично проводят время, – утешает Питу Джо.

– Надеюсь, вы пока не уходите, – говорит Руперт, поймавший меня неподалеку от ванной, – я еще не имел удовольствия с вами пообщаться.

«Ловко», – ворчит Олли.

– Привет. Я Ребекка.

– Руперт. – Он улыбается. – Ваше лицо кажется знакомым… Вы актриса?

– Нет, – усмехаюсь я.

– Не понимаю, что тут смешного, – произносит он, напряженно глядя на меня.

– Единственная роль, которую я исполнила за всю жизнь, – это братец Тук.

– Быть того не может! Вам никто не говорил, что у вас прекрасные глаза?

Я не выдерживаю и смеюсь.

– Ох, что вы! – Замечаю, как с другого конца комнаты за нами наблюдает Джо. – Прежде чем выдать очередную дежурную фразу, учтите, я вам не подхожу.

– И почему же? – удивляется он.

– Ну, знаю, что платье удачно скрывает, но я на шестом месяце беременности.

– Вы замужем?

– Да. Нет… то есть… была. Мой муж, он… он умер.

Улыбка мигом исчезает.

– Мне очень жаль, – произносит Руперт с искренним теплом.

Внутри меня поднимается волна скорби.

– Разбился на мотоцикле.

– Мне очень жаль, – повторяет Руперт. – Если бы я знал…

Я хочу его успокоить.

– Ничего страшного. Вы не могли знать.

– Даже не представляю, каково это.

К нам подходит Пита, и на его лице отражается облегчение.

– О, отлично, вы уже познакомились, – говорит она.

Руперт мнется.

– Ребекка рассказывала о муже.

– Знаю. Бедняжка. Так печально, да? – Пита гладит меня по спине. – И все же, Ребекка, ты по-прежнему молода и можешь еще кого-нибудь себе найти.

Руперт извиняется и отходит, явно чувствуя себя неловко. А мне пора домой.

Открываю дверь спальни Джо дрожащими руками и оцепенело гляжу на заваленную куртками и сумками кровать. Моя же в самом низу! Может, уйти без нее?

– Бекка? – в комнату входит Джо. – Уходишь? Что случилось?

Меня трясет.

– Ничего.

Я отбрасываю в сторону чужую куртку, потом еще одну…

– Стой. Давай я найду.

Отхожу в сторону, и Джо принимается за поиски.

– Вот она, – говорю я, когда он докапывается до низа сваленной кучи.

Моя черная куртка теперь похожа на мертвую летучую мышь. Джо накидывает ее мне на плечи.

– Что случилось? – снова спрашивает он, на этот раз мягче.

– Просто… – Я с трудом сглатываю. – Мне кое-что сказали.

– Что именно? Это Руперт? Видел, что вы разговаривали.

– Наверное, я еще не готова к вечеринкам. – Не могу же я сказать, что это Пита. – Слишком рано.

– Что случилось? Что сказал Руперт? – настаивает Джо, обхватив меня за плечи рукой.

– Это была я, – произносит стоящая в дверях Пита.

Она проходит и садится на кровать, вклиниваясь между мной и Джо.

– Прости меня, Ребекка, если я тебя обидела. – Она берет меня за руку. – Мне правда очень жаль. Я не подумала. Я совершенно не хотела тебя обидеть.

– Ничего страшного.

– Может, вы друг друга не так поняли? – предполагает Джо.

Я киваю.

– Может.

«Забудь, что она сказала, Бекка», – уговаривает меня Олли, когда я еду домой.

Сильнее давлю на педаль газа и опускаю стекло. Отчаянно хочется вдохнуть свежего воздуха.

– Олли, я по тебе скучаю.

«Знаю. И не знаю, что сказать».

– Небывалое дело.

Слышу его мягкий смех и…

«Помедленнее», – предупреждает Олли.

– Поверить не могу, ты все еще командуешь с пассажирского сиденья.

Жду подколки в ответ, но ничего не слышу.

– Олли?

«Прости, задумался. Беспокоюсь за Джо. Ему надо кончать с этими отношениями, пока она не впилась в него когтями».

Принюхиваюсь к молоку, проверяю срок годности.

– Где мои чертовы очки? – доносится с верхнего этажа голос папы, как будто кто-то намеренно их спрятал. Сегодня он собрался на ярмарку антиквариата в Гилдхолле.

– Карманы проверил? – уточняет мама.

– Да!

Выливаю молоко в раковину и, раз уж взялась, достаю из холодильника и другие сомнительные продукты. Творог – испорчен. Хумус – уже две недели стоит. В мусор. Крайне подозрительный на вид соус тартар – определенно в мусор. Вскоре, вытащив все содержимое холодильника, я внимательно изучаю этикетки.

Мама спускается вниз как раз, когда я уже готова выбросить ветчину.

– Что ты делаешь? – выхватывает она у меня упаковку. – Все с ней в полном порядке. Близнецы на обед съедят с тушеными бобами.

– Три дня как срок годности вышел.

– Они не заметят.

– О'кей, – взрываюсь я.

– Что случилось?

– Ничего.

Наверху раздается вой, как будто папа только что наступил в нечто гадкое. Мама глубоко вздыхает.

– Как прошла вечеринка? – спрашивает она, глядя на папины куртку с шарфом, висящие на перилах. Мама проверяет один из карманов. – Да вот же они, старый ты дурак!

Звонит телефон. Мама отвечает.

– Нет, не нужна мне новая кухня, – швыряет она трубку обратно.

– Я пойду, – проталкиваюсь мимо мамы.