Он отпускает третий, последний шарик.

– А здесь мы с Китти и Анни играли в «Лягушку-лягушку», – рассказываю я Джо.

Мы стоим на краю лабиринта, собираясь уходить. Вдруг меня осеняет.

– Подожди тут. – Я перехожу на другую сторону и поворачиваюсь к Джо лицом, размышляя о его словах про Олли и умение веселиться. – А теперь говори!

– Говорить что?

– Мистер Лягушка, могу я перейти твою золотую реку?

– Мистер Лягушка… – Джо умолкает, оглядывается.

– Да нет здесь никого!

Он вздыхает.

– Мистер Лягушка, могу я перейти твою золотую реку?

– Только если на тебе есть что-то голубое!

Джо смотрит на свою одежду. Джемпер на нем серый.

– Нет голубого, теперь что?

– Тебе придется перейти реку так, чтобы я тебя не поймала!.. Поверить не могу, что ты никогда в это не играл.

Джо прыгает с одной части лабиринта на другую, берет влево, потом несется вперед. Я пытаюсь его догнать, но он благополучно достигает цели.

– Давай еще, на этот раз я тебя поймаю, – предупреждаю я, и он снова спрашивает, можно ли ему перейти мою золотую реку.

– Только если на тебе есть что-то красное!

Он снова бежит вперед, а я к нему.

– Давай, толстушка!.. Стой! – Он замирает как вкопанный. – У меня ж трусы красные.

– Не считается! Я-то их не вижу.

Не успеваю опомниться, как он стягивает джинсы. Вскоре мы оба задыхаемся от смеха, но вдруг понимаем, что больше не одни. С опаской повернувшись, мы обнаруживаем школьников в серых блейзерах и бутылочного цвета штанах. Дети хихикают и тычут в нас учебниками, а учительница велит им шевелиться быстрее.

Мы снова в квартире Джо, пьем чай. На обратном пути мы попали под ливень, поэтому Джо разжег камин.

– Тебе здесь нравится? – спрашиваю я, сжимая кружку обеими руками.

– Да. Никогда не думал, что вернусь в родной город. Надо ведь открывать что-то новое для себя, а не возвращаться туда, где жили твои родители.

Именно это мы с Олли думали о Пиппе.

– Но здесь я чувствую себя естественно, как будто вернулся к истокам. Горжусь, что здесь мой дом. Мне нравится заниматься собственным бизнесом, и, по иронии судьбы, теперь у меня хорошие отношения с отцом. Завел друзей. Так что получилось вполне себе новое место… Конечно, я скучаю по Лондону. По ритму жизни.

– Если мы с Олли уезжали на выходные, например, к его родителям в Нортумберленд, у меня внутри всегда все замирало от волнения, когда поезд подъезжал к вокзалу. Время начинало нестись вперед, стоило шагнуть на платформу.

– Лондон. Мне нравилось жить в сердце Англии.

– Винчестер раньше тоже был столицей.

– Верно. Я скучаю по кофе-барам, – продолжает Джо, – по пабам и Вест-Энду.

– И парки там красивые. Мы с Олли любили по воскресеньям ходить в галерею «Серпентайн».

– Гайд-парк ранним утром, когда там ни души, разве что редкие люди бегают трусцой или выгуливают собак… А больше всего я скучаю по возможности раствориться в толпе, – признается Джо. – Такое возможно только в больших городах. Здесь я чувствую себя как в аквариуме, потому что все, абсолютно все знают моего отца.

– Но ты ведь стал счастливее, так?

– Намного.

– Ты уже не сын великого доктора. Ты Джо, мастер своего дела.

– Спасибо, – улыбается он.

– А что насчет Питы?

– А что она? – переспрашивает Джо.

– Как с ней дела?

– Ну, – уклончиво произносит Джо. – У нее скоро кастинг на шестисерийный триллер. Она метит на главную роль. Будет прорыв.

– Надеюсь, она получит роль.

– Думаю, получит. А если нет, то найдет что-нибудь еще. Она целеустремленная. С двухлетнего возраста хотела стать актрисой, выдала это матери, когда та чистила картофель у раковины на кухне. Сама заплатила за обучение в актерской школе. Это достойно.

– Будешь скучать по ней?

Плечи Джо напрягаются.

– Да, думаю, буду. Я хорошо провел последние месяцы, мне с ней нравится. Она отвлекает от проблем с отцом. В одиночку вечно погружаешься в мысли. А ты?

– Я?

– Расскажи еще про вашу с Олли жизнь.

– Мы были счастливы, хотя случались и тяжкие времена. Олли мог быть душой вечеринки… ты помнишь, каким он был…

Джо кивает.

– Но за закрытыми дверями у него случались приступы плохого настроения. Он переставал играть на пианино, не хотел видеть друзей, разговаривать…

– Помню, что он бывал и угрюмым, когда хотел сделать все по-своему.

Рассказываю про его писательство и отказы.

– А что он писал?

– Сперва исторические романы. Постоянно копался в книгах, библиотека ему стала вторым домом. Потом переключился на комедии. Хотел писать что-то современное.

Сознаюсь, что Олли с неохотой пошел преподавать, но не говорю, что он бросил работу без моего ведома. Это кажется нечестным по отношению к нему.

– Он всегда был веселым, теплым и милым, – когда не пытался свести меня с ума, – добавляю я с улыбкой.

– А ты? Все еще рисуешь? Мне нравилось твое лимонное дерево. У тебя над камином в Бристоле висело.

Так трогательно, что он помнит. Я отпиваю из кружки.

– Бросила фрилансовую работу иллюстратором ради Глитца. Олли чувствовал себя виноватым, и я сама на него обижалась какое-то время, но одному из нас действительно надо было сменить карьеру. Надо было больше зарабатывать, мы ведь собирались завести детей и купить дом.

– Бекка, а ты не хочешь остаться здесь? – спрашивает Джо, будто его только что осенило.

– Не знаю. – Раньше я об этом даже не задумывалась.

Режу помидоры, а Джо добавляет разные ингредиенты в бурлящее на огне мясо.

– Щепотка паприки, – комментирует он, – капля вустерского соуса и бальзамического уксуса…

– Уксус в фарш? – С ужасом понимаю, что говорю точь-в-точь как мать. Черт.

– Бальзамический. Подчеркивает вкус. Чего улыбаешься?

– Просто. – Вспоминаю школьников, глазевших на его красные боксеры.

– Говори уже.

– Поверить не могу, что ты стянул штаны.

– Все для победы.

– Хотя ничего удивительного. В день нашего знакомства ты просто-напросто полотенце с себя снял.

Джо проскальзывает мимо меня к терке для сыра, слегка зацепив меня рукой.

– Спасибо.