Что ответил кузнец, он не разобрал. Шум стоял такой, что и собственный голос не услышишь. Но по озабоченному лицу Бабузе и так было ясно, что ничего хорошего о вожде и советнике он сейчас не думает.

Через пару минут крики стихли и вождь обратился к народу. Говорил он здорово, профессионально. Четко произносил каждое слово, не зажевывая конец фразы, а, наоборот, повышая интонацию. Время от времени брал грамотные паузы, которые тут же заполнялись приветственными возгласами. Сначала Сикулуми помянул предков – вождей племени, рассказал, какими великими воинами они были, потом перечислил победы, одержанные кумало под его собственным предводительством. Вероятно, случались в его жизни и поражения, но в этот торжественный момент никто не хотел о них вспоминать. И теперь, мол, непобедимые воины кумало должны снова показать свою силу и отвагу, должны наказать мерзких сибийя, обижающих наших добрых соседей и верных друзей, ндвандве. Наше дело, как водится, правое, и победа, кто бы сомневался, будет за нами.

Последние слова заглушил мощный рев почти тысячи глоток, сопровождавшийся громкими и удивительно синхронными ударами локтями по щитам. Звук при этом получался гулкий, воинственный, впечатляющий. Шахов оглянулся на Мзингву. Тот был просто счастлив, орал за двоих, стучал в щит с таким остервенением, будто там и прятался подлый враг. И в общем-то парня можно было понять – такого шоу нигде и ни за какие деньги не увидишь. Андрей и сам бы, наверное, визжал от восторга, если бы мог забыть, что это не представление, не реконструкция исторических событий, что завтра, ёкарный бабай, действительно придется идти в бой и кое-кто из самых бойких крикунов не вернется обратно. Ох, нелегкая ему предстоит работа – постараться уцелеть самому да еще и за Мзингвой приглядывать. Хорошо еще, что Бабузе рядом, вдвоем они как-нибудь с этим героем управятся.

– А после победы, – продолжал тем временем Сикулуми, – ндвандве изберут себе нового вождя. Им станет всем нам хорошо знакомый мой друг и воспитанник, молодой Звиде ка-Нхлату.

Полог перед парадным входом снова раздвинулся, и претендент на престол показался публике. Не то чтобы Шахова так сильно интересовало, кто станет вождем соседнего племени, но он тоже решил взглянуть на мальчишку, о нелегкой судьбе которого столько слышал от кузнеца. Глянул и… ну да, другого слова, кроме как «обалдел», тут и не подберешь. Возле входа стоял немного смущенный, но довольно улыбающийся Гарик Алексеев, студент второго курса Санкт-Петербургского университета экономики и финансов. Бывший студент, а ныне – вождь африканского племени ндвандве. И судя по всему, никто из собравшихся не имел ничего против этой нелепицы. Все вопили «Байете, нкоси![62]» ничуть не тише, чем тогда, когда приветствовали Сикулуми. Разве что стоявшая чуть позади Гарика женщина, та самая, маленькая и дерзкая, с которой два дня назад так мило побеседовал Шахов, не проявляла особой радости. Впрочем, довольной ее Андрей и раньше не видел.

Но какого черта Гарика называют чужим именем? И почему это никого не удивляет? Они что, никогда не видели настоящего Звиде или его никогда и не было? А может быть, всем настолько по фигу большая политика, что и не важно, кто там чьим вождем станет, лишь бы вдоволь покричать и порадоваться?

– Ты что-нибудь понимаешь? – растерянно спросил кузнеца Шахов. – Ведь это же наш Гарик, а никакой не Звиде. Что за комедию они тут устроили?

– Не понимаю, – честно признался Бабузе. – Нужно спросить у Бонгопы, уж он-то должен знать, что к чему.

– Так пойдем и спросим!

– Сейчас? – Брови кузнеца изумленно подпрыгнули. – Ты с ума сошел, Шаха. Он же стоит рядом с вождем, нас туда не пропустят.

– Тогда что же нам делать?

Кузнец не знал, Андрей тоже. Зато знал Мзингва. Он подскочил к Шахову и принялся трясти его за плечи:

– Почему вы не радуетесь? Наш Нгайи стал вождем. Это же здорово! Я – друг вождя.

Подходящих слов в зулусском языке Андрей не нашел. Пришлось обматерить шофера по-английски. Но Мзингва не обиделся и продолжал подпрыгивать и радостно вопить. И он оказался не одинок в этом занятии. Тысячеголовая толпа встречала восторженными криками каждую фразу вождя и сменявших его других ораторов.

Только Шахова и Бабузе происходящее уже не интересовало. Они пытались разобраться с загадочным превращением Гарика в Звиде.

– А что это за женщина стоит рядом с ним? – вспомнил вдруг Андрей. – Я ее видел в краале Хлаканьяны. Ты ее знаешь?

– Которая? – не понял кузнец.

Женщин рядом с Гариком действительно скопилось множество. Пришлось показать пальцем.

– А-а, – сообразил Бабузе, – та, что ниже всех ростом? Так это ж Нтомбази.

Он произнес это имя таким тоном, как будто Шахов обязан был его помнить. И какое-то воспоминание в самом деле вертелось в памяти, но никак не удавалось за него ухватиться. Нтомбази… Нтомба…

– Постой-постой, так ведь она же – мать этого самого Звиде! Как же она могла? Почему она молчит?

Бабузе задумался, но не надолго. Работая в своей кузнице, он слышал от заказчиков много разных историй и давно перестал удивляться чему-либо.

– В том-то и дело, Шаха, что мы не знаем, почему она молчит, – прошептал он на ухо Андрею, не столько потому, что боялся, как бы его слова не услышал кто-то посторонний, сколько опасаясь, что их не услышит сам Шахов. – Наверное, у нее есть серьезные причины. И послушай моего совета, лучше и сам тоже промолчи. Ты еще плохо знаешь нашу жизнь и, если начнешь выспрашивать, натворишь много опасных глупостей. Клянусь дочерьми, я выясню все, что смогу, и сделаю это намного осторожней, чем ты. Обещай мне…

Он не успел попросить, а Андрей не успел пообещать. Как всегда не вовремя, в разговор встрял Мзингва:

– Что вы там все шепчетесь? Посмотрите сюда, кажется, сейчас начнется что-то интересное.

Шахов огляделся. Вдоль рядов с крайне многозначительным видом двигались несколько человек, облаченных в буйволовые шкуры, и при помощи метелочек из коровьих хвостов опрыскивали щиты, оружие и курчавые головы темной, не слишком ароматной жидкостью. Андрею вспомнилось последнее – семи– или восьмилетней давности – посещение храма, аккурат перед Пасхой. Там батюшка с такой же серьезностью святил куличи. Да и метелочки почти такие же. А шкуры вполне могут заменять кумальским служителям культа мантии, ризы и прочие сутаны. Помнится, и Хлаканьяна, вынюхиватель нечисти и местный Ван-Хельсинг, тоже недавно вырядился в нечто подобное. И что интересного увидел здесь Мзингва? Очередной опиум для народа. Да еще и от незнакомого дилера.

Впрочем, батюшек сзади поджимали, поторапливали молодые воины кумало, которых Шахов уже привык называть гренадерами, и расчищали в центре площади круг диаметром метров в двадцать. А их товарищи выстраивали живой коридор к главным воротам двора. И к ним со всех сторон спешили любопытные, так что Мзингва оказался не так уж и не прав. Что-то затевалось.