— Я найду, я упрямая, — возразила мне Белла. — Мне мама всегда говорила, что если чего-то захотеть, то оно всегда сбудется. И ещё мне по нумерологии, которую твой дедушка, между прочим, любил, в этом году предсказаны большие перемены и большая любовь.

— Дура ты, Белка, — устало сказал я, — и мама твоя дура была. Останешься ты такой же злой и одинокой, как твоя мать. И благодарить за это можешь её же.

— Моя мама хорошая, — обиженно сказала Белла, — нельзя плохо о покойных говорить.

— Хорошо, не буду, — согласился я, — тем более, мы уже прилетели.

Самолёт коснулся колёсами бетонной полосы, зашумели двигатели.

— Так ты мне поможешь? — громко спросила меня Белла. — Что мне делать-то?

Я усмехнулся. Наклонился к ней.

— Я тебе не помогу, — сказал так же громко, — помочь себе можешь только ты сама. Но ты этого делать не будешь. Ты будешь скакать по мужикам, ища непонятно чего и разрушая то хорошее, что у тебя уже есть. Семью. Ты своей мамой запрограммирована на это.

— Я не робот, — возразила мне Белла, — я буду счастливой.

Я ничего ей не сказал. После событий в Питере и разговора с самовлюблённой Белочкой мне хотелось только одного: доехать до дома и как следует выспаться.

Я взял свои вещи. Прошёл к выходу. Попрощался с бортпроводниками, поблагодарив их за полёт.

Перед паспортным контролем кто-то несмело тронул меня за плечо. Я обернулся. Передо мной стоял сосед по ряду, молодой парень с наушниками в ушах.

— Извините, пожалуйста, — сказал он мне, — у меня в середине полёта аккумулятор сел, и я невольно подслушал ваш разговор. С Белочкой. Это просто ужас. Она даже не скрывает всего этого. Как так можно?

И он выжидательно уставился на меня.

— Да ничего ужасного, — сказал я, — а откровенность объясняется просто. Я её ввёл в лёгкий транс. Вот у Беллы Ивановны язык и развязался. То, что на душе было, всё мне и выложила.

— Это что-то вроде гипноза? — уважительно посмотрел на меня парень.

— Типа того, — кивнул я.

— Тогда понятно, — сказал парень, — а то я уж подумал, что мир совсем с ума сошёл.

Я рассмеялся.

— Так в этом мире здоровых людей нет, — сказал я ему, — у всех какие-то тараканы в голове. У кого-то крупные, у кого-то мелкие.

— Это точно, — улыбнулся мне в ответ паренёк, — ещё раз извините. Всего хорошего.

— И вам не хворать, — ответил я.

Развернулся, достал паспорт и потопал к стеклянным кабинкам, стоящим у меня на пути.

Я вернулся домой.

С утра меня не покидало ощущение, что что-то вокруг меня происходит. Какое-то движение.

Вроде бы, всё как обычно. Воскресное утро. Привет от соседа, когда выносил мусор. Рекламные листовки в почтовом ящике. Слепящее солнце. И обещанная службой погоды вечерняя гроза.

Всё как обычно. Но не совсем. А что именно не совсем, я не мог понять.

Вынес мусор. Постоял у подъезда. Поднялся. Позавтракал.

Не спеша собрался. Вышел из дома.

Небо было голубое-голубое. Почти бирюзового цвета.

Вот на это-то необычное небо я и загляделся. И, подходя к остановке, не посмотрел по сторонам. Шагнул на рельсы, запрокинув голову.

Раздался пронзительный треск сигнала. У трамваев это не гудок, а именно противный треск.

Я очнулся. Повернул голову. И увидел, как на меня накатывается красный трамвай. Мой любимый девятый номер.

Я резко остановился, подпрыгнул на месте и рванулся обратно, понимая, что уже не успеваю. Что это красное железное чудовище сейчас сомнёт меня, ломая кости и разрывая мышцы.

Девятка задела меня, мазанув по ноге и отбросив на остановку. Не на рельсы.

Я упал и заскользил по спасительному бетону к ограждению, глядя на проносящийся мимо вагон.

«Девятка — это перевёрнутая шестёрка», — успел подумать я. Всё происшедшее заняло какие-то доли секунды. Но мозг работал, как в замедленной съёмке, замечая и отмечая всякие мелочи и пустяки, на которые в обычной жизни не обращаешь внимания.

В следующий момент я со всей дури врезался головой в железную скамейку, стоящую на остановке.

Мне показалось, что мой череп взорвался от боли и рассыпался на громадное количество осколков. Я потерял сознание.

Очнулся в каком-то коридоре. Я сидел на стуле. Голова ещё болела, но совсем немного.

Коридор был белый, длинный и заканчивался метров через десять поворотом в одну и в другую сторону. У одной из стен стоял стул. Обычный канцелярский стул, с железными ножками и сидушкой из потёртого кожзама. На стуле сидел я. Напротив меня была дверь, единственная на весь коридор и тоже белая.

— Шестой, войдите, — раздался из-за этой двери знакомый голос.

Я встал, ойкнув от боли. Левое бедро, которое зацепил трамвай, болело.

Прихрамывая, я подошёл к двери. Открыл её. Шагнул внутрь.

Небольшая комната без окон. Кушетка. Вдоль стен шкафы. Серые, со стеклянными дверцами. За дверцами ряды папок.

Посередине комнаты канцелярский стол. Перед столом такой же канцелярский стул. За столом сидит женщина. Белый халат. Белая шапочка на голове. Референт М. Собственной персоной.

Я шагнул к стулу, сел на него.

— Здравствуй, — выдохнул хрипло, — я соскучился.

Выглядела Референт М так же, как и во время нашей последней встречи. Красиво и недоступно.

— Здравствуй, мой Ангел, — сказала она и покраснела.

— Значит, ты теперь тут работаешь, — сказал я и обвёл взглядом комнату, — на приёмке. И меня сюда при помощи трамвая приволокла. А если бы он меня напополам разрезал?

— Никого никто не разрезал и не разрежет, — торопливо сказала Референт М, — ты ударился головой. Сейчас тебя везут в больницу. Через час ты очнёшься.

— И вернусь обратно? — спросил я.

— И вернёшься обратно, — кивнула она грустно.

— И всё это ради одного часа? — удивился я. — Зачем?

Референт М наклонила голову.

— Я люблю тебя, Шестой, — сказала она и заплакала. — Я скучала. Я не могу без тебя.