Что еще?

Много было чего еще.

Ох уж эти ролевые игры! Нас учили психологической оценке, профессиональному обману, внушению и использованию людей на таком уровне, что они никогда не смогут этого заподозрить.

Некоторые мои друзья не смогли выдержать всего этого. Некоторые ушли сами. Некоторые были исключены. Но те, кто закончил учебу, стали оперативными сотрудниками, пригодными для любых заданий. Их направили в крупнейшие города, на секретные объекты, может быть, за границу, может быть, вообще на Марс, кто знает.

Я был хорошим оперативным агентом, это наверняка было подробно зафиксировано в свое время, и это тезисно изложено в моем личном деле. Мой куратор отмечал, что особенно мне удавались интимные беседы с Частными Источниками Информации, когда они намеревались соскочить с крючка. Чтобы рассеять решимость объекта и помешать ему принять нежелательное для меня решение, я использовал любые нетактичные приемы: начинал с опаздывания на встречу, продолжал насмешками, оскорблениями, обвинениями; затем в ход шли — демонстративное пренебрежение, разыгрывание «непонимания», давление нехваткой времени, ошеломление напором, установление нереальных сроков нового задания, затягивание переговоров… Когда по позе человека становилось совершенно ясно, что он намеревается окончить разговор, я брал инициативу в свои руки, первым предлагал завершить контакт, поскольку это позволяло сохранить психологическое преимущество и мой контроль над ситуацией…

Не могу сказать, что я был в восторге от нравственной стороны вопроса, но, положа руку на сердце, не могу сказать, что она сильно мучила меня. Что происходило, например, когда контакт с «клиентом» предполагал и жесткие действия? Вспомню навскидку свою «хрестоматию»: используя гипноз и сильные снотворные (к примеру, барбамил с подмешанным к нему аминазином), мы погружали «объект» в длительный сон, причем два раза в сутки шокировали его электротоком (в манере судорожной терапии при амплитуде импульсов до 150 вольт), который пропускали через голову; в течение 10–15 дней круглые сутки через наушники прокручивали запись необходимого внушения, а в завершение каждого сеанса для более рельефного восприятия внедряемого подвергали «объект» действию электрошока, но электроды теперь подводили к ногам; пичкали его наркотиками и нейролептиками, подавляющими волю (обычно это был аминазин), и на этом фоне проводили многочасовые беседы, во время которых проверяли, насколько хорошо усвоено внушенное…

Было и такое, да. Не раз и не два.

Я всегда знал, что работы в белых перчатках не получится, но когда от сугубо оперативной работы перешел к кабинетной, то, в отличие от большинства ровесников, рвавшихся в «полевые условия», испытал нечто вроде удовлетворения. Почему-то мне казалось, что так я принесу больше пользы. Не зря казалось. Когда я начал работать в аналитическом отделе, для меня все наконец пришло в норму, все устаканилось. По крайней мере, я долгое время верил, что это так.

Считается, что статистика — скучная материя, дескать, все цифры и цифры. Но за цифрами стоит жизнь. И потом, статистика — это наука. И если цифры не врут, то статистика позволяет, например, довольно точно выяснить то, что скрывают официальные источники. Или даже просто сами не знают! Словом, три года в статистическом отделе были хорошей школой. Работать в кабинете за столом тоже надо уметь, и хотя большинство служащих именно это и делает, отнюдь не всем это дано — рабочий день выстроен нерационально, с излишним количеством бессмысленных телодвижений, нелепых телефонных звонков и т. д. Это все знают. И Кафку читать не надо, чтобы ознакомиться с конторским и офисным абсурдом.

Но что же я понял за десять лет работы? То, что я вижу, то, что слышу, — не то, чем оно кажется. Белое — это черное, черное — это белое, запросто! Профессионально я к этому оказался готов. Человечески — нет. Я до сих пор нахожусь в шоке оттого, что мои коллеги и начальники оказались людьми с другой стороны баррикад. Далеко не все, нет. Но в такой работе, как моя, достаточно десертной ложки дегтя.

Сперва я изучал самые глубокие корни шпионажа, а потом проникал в суть и состояние современных спецслужб. Разумеется, постоянно примеряя все на нашу собственную Федеральную службу безопас-ноти.

Кстати, господин Меркулов, вы уверены, будто знаете, что вообще такое шпион?

Только не говорите мне: шпион — это на Западе, а у нас — разведчик. Давайте примем по умолчанию такое понятие, тем более что, как вы убедитесь в дальнейшем, тайная суть вещей и людей, работающих в нашей Конторе, гораздо больше подходит под уничижительный оттенок именно этого слова, которое само по себе, впрочем, ничего отрицательного не несет. Итак, согласно принятой на Брюссельской конференции 1874 года «Декларации о правилах ведения войны», «шпионом… называется лицо, которое тайно или под ложным предлогом занимается сбором информации о другой стороне».

Поэтому я — шпион. Вы удивитесь? Но ведь любое общество непрерывно ведет войну против тех своих граждан, которые подрывают его устои, согласны? И я, именно я, майор Веснин, занимаюсь сбором информации о таких лицах.

Шпион не должен находиться в центре политических событий и ни в коем случае не должен идти на авантюры, не должен постоянно рисковать своей жизнью. Наоборот, именно незаметность, так называемая «открытая скрытность» является признаком настоящего разведчика. Лоуренс Аравийский, раскрывая собственный опыт социальной и психологической мимикрии, необходимой для универсального шпиона, писал: «Я не был солдатом, которым движет один лишь инстинкт, который автоматически повинуется своей интуиции и внезапным счастливым озарениям. Когда я принимал или менял решения, то прежде всего, насколько мог, вникал в любой важный, а порой и незначительный вопрос. Географию, обычаи, религию, социальные условия, язык, жесты, шкалу духовных ценностей — все это я постигал до мелочей, чувствовал и осознавал досконально. Врага я знал почти так же хорошо, как своих соратников».

Географические карты и расписания движения поездов, дающие представление о пропускной способности транспортных сетей, публикация стратегических данных, списков должностных лиц и тому подобных данных позволяют получить немало полезных сведений. Эксперты в соответствующей области, эти теоретики от статистики, стали первыми, кто находит шпионам работу, указывая цель и возможное решение. Они сопровождают собранную информацию необходимыми комментариями, позволяющими своевременно оценивать намерения явного или вероятного противника. Остальное — дело политиков и военных.

Однако мы же помним, что в нашем (моем!) случае речь идет о войне в отношении собственных граждан, тех граждан, которые ведут против государства собственную войну. Уж простите за тавтологию.

На этих строках моего письма вынужден раскланяться.

В общем, «продолжение в следующем номере».

Искренне ваш, Олег Веснин».

Турецкий выделил для себя несколько фраз Веснина, а точнее, две.

«Моя история наверняка будет иметь свой конец, это ясно. Но нет никакой уверенности в том, что в ней имеется какой-то смысл, или, во всяком случае, сомнительно — что, по существу, одно и то же, — чтобы я был способен этот смысл разгадать». И — «Почему я поступил так, как поступил? Могу объяснить, откуда, по крайней мере, взялся импульс».