Глаза Чарити… Можно утонуть в этих голубых глазах.

Леокадия вчера была чрезвычайно уклончива. Она, конечно, вроде бы одобряла идею, однако играла… на себя? Чего она хочет на самом деле, его знакомая и незнакомая сестра? Влюблена ли она? Что значит ее демарш? Она выставила Рамиро человеком, который не думает о своей стране, хотя только о стране он думает днем и ночью. Господи, как… как все это могло так запутаться? Проклятый гордиев узел.

Рубить. Только рубить.

Рамиро встал. Люди умолкали один за другим, глядя на него. Что-то происходило в зале совета, как тогда на площади, что-то такое, чему нельзя противостоять.

Рамиро помолчал и сказал негромко в звенящей, натянутой тишине:

— Я возьму в жены леди Чарити Эверетт, если так нужно для блага Фасинадо. Я буду ей верным мужем, обязуюсь почитать и любить ее до конца своих дней. Исполню свой долг и все брачные обеты. Сегодня же я готов отослать гонца к лорду Эверетту.

Леокадия, которая при всем желании не могла жениться на Чарити, сжимала и разжимала кулаки. Рамиро повернулся к ней спиной.

Амистад де Моралес, старый лис, поднялся, поклонился и сказал:

— Ваше величество…

Конечно, Чарити не стала рыдать три дня после отъезда принца Рамиро. Она даже часа не смогла проплакать. Во-первых, слезы кончились, а во-вторых, ей не хотелось пугать отца. Вряд ли она сможет внятно объяснить ему, из-за чего плачет. Девушка и себе этого объяснить до конца не может. В Рим путь был недальний, и Чарити почти не заметила дороги. Каждую ночь ей снилось странное место: тенистый внутренний дворик, бассейн и фонтан посередине, виноградные лозы свисают с черепичной крыши, нежно-розовый мрамор в лиловых прожилках, уже стертые от времени ступени. И стены: стены, сплошь покрытые фресками, изображающими синие дали и просторы лугов, горы и море, словно окна, открывающиеся в иной мир. Иногда она там одна, сидит на мраморной скамье, застеленной легким покрывалом, и смотрит на воду, которая, чуть слышно журча, стекает из бассейна в отводную трубу. Иногда на Чарити обычное белое платье, в котором она ходит днем, муслиновое, незамысловатое. Но чаще… Чаще это тонкой выработки шелк глубокого синего цвета, по краю бежит замысловатый вышитый узор, в котором меандры сплетаются со стилизованной чайкой, золотые шнуры обхватывают талию и скрещиваются на груди и спине, плотно прижимая нежную ткань к коже. Волосы свободно распущены, спадают по спине почти до талии, а запястья охватывают тяжелые браслеты светлого золота. Пахнет морем.

Иногда рядом со скамьей стоял принц Рамиро. В белом хитоне и синем плаще с такой же каймой, как на ее платье. Они говорили о чем-то, Чарити никогда не могла потом вспомнить, о чем именно. О чем-то очень важном, очень.

Когда в ее снах появлялся принц Рамиро, девушка просыпалась в слезах.

День пролетал за днем, Рим проскользнул призраком перед глазами, потом Венеция, Падуя, Сиенна. Чарити увидела все то, о чем давно мечтала, но не запомнила ничего.

Однажды в Риме она едва не разрыдалась на глазах у отца, когда в соборе Святого Петра ей показалось… послышалось… словно Рамиро прочитал для нее надпись на одном из алтарей.

В Венеции Эверетты задержались надолго, отец встретил старого знакомого, тот пожелал представить его семье… Незаметно для себя Чарити оказалась вовлечена в череду балов и приемов, маскарадов и прочих увеселений. Девушка понимала, что отец старается развеселить ее и отвлечь, и лишь одно оставалось тайной: почему во взгляде отца временами мелькало что-то такое… что Чарити определила как чувство вины, только вот не могла понять, откуда оно взялось. Со дня отъезда Рамиро Чарити и лорд Эверетт больше ни разу о нем не заговорили. Однажды отец упомянул Фасинадо, но Чарити удалось спокойно и вежливо перевести разговор на другую тему. Видимо, не слишком уж хорошо она разыграла спокойствие, так что с тех пор лорд Эверетт избегал даже случайно упоминать остров-королевство и все, что с ним связано.

Где-то через месяц или полтора после отъезда из Флоренции, как раз в Венеции, Чарити догадалась, что отец начал что-то подозревать. Лорд Эверетт стал необычайно заботлив и предупредителен, во всем соглашался с дочерью и постоянно подносил подарки. Положение сделалось просто невыносимым. Чарити сама до конца не понимала, почему ее хандра так затянулась. Ведь она так мало виделась с человеком, который стал виновником такого ее состояния. И все же, все же… что-то произошло между ними в те два дня знакомства.

Ах, если бы принц просто уехал, завершив свои дела с отцом! Нет же, это предложение поездки в Помпеи… Этот поспешный отъезд, больше смахивающий на бегство… Словно… Словно принц чего-то испугался. Или кто-то его смертельно оскорбил. Отец точно не мог ничем обидеть принца Рамиро, а вот она… Не была ли она слишком откровенна во время прогулки? Иногда откровенность можно принять за навязчивость. Принц и так находился в двусмысленном положении: королевство зависит от воли банкира, а тут еще дочка банкира столь назойлива… Неудивительно, что он сбежал как от огня.

Но мысль о том, что она виновата в отъезде Рамиро, оказалась еще не самой страшной. Самым ужасным было то, что принц просто и честно уехал по срочным делам, а вот такая мелочь, как извинения перед Чарити за сорвавшиеся планы и простое «до свидания» — это Рамиро не особо беспокоит. Просил извиниться. Скорее всего, это отец сам сказал, без просьбы со стороны принца. Рамиро-то и думать позабыл о наивной английской девушке.

Пришел июнь — роскошный, сбрызнутый солнцем не менее щедро, чем весенние дни в этой удивительной стране. Венеция жила по своим правилам, и как не очароваться ею, особенно летом! В другое время Чарити, несомненно, была бы полностью во власти этой итальянской сказки. Но не теперь.

В последние дни к отцу зачастили гонцы и почта, но Чарити просто отметила это краем сознания, не придавая особого значения. Круговорот венецианских балов и прочих развлечений, в котором она очутилась, предполагал отдых до обеда. Измученная навязчивыми снами, Чарити иногда вставала едва ли не на закате. Такой образ жизни не мог не сказаться на внешнем виде: девушка побледнела, осунулась, но излишняя худоба лишь придала загадочности чертам лица, а бледность выглядела пикантно на фоне смуглых итальянок. Однако от любящего взгляда отца эти перемены не ускользнули. Временами Чарити замечала, что он странно на нее смотрит, словно размышляет о чем-то не очень правильном, зато спасительном.

Через некоторое время Венеция Чарити окончательно наскучила, но она не знала, как сказать об этом отцу. Лорд Эверетт так старался развлечь и отвлечь дочь!

Однажды утром на исходе июня, то есть утром для Чарити, она наткнулась на отца, нетерпеливо расхаживающего по коридору перед дверью ее спальни.

— Папа?

— Чарити! Я…

— Ты ждешь меня, я догадалась. Мог бы разбудить, я в последнее время безбожно много сплю.

— Ну что ты, доченька! Ты же допоздна на балах!