Я сообщил ей, что Вселенная разлетается и что это явление подобно вдоху, за которым последует выдох, а, следовательно, и сжатие.

Я не стал развивать свою мысль, ибо на это потребовалось бы куда больше росы, что привело бы к искажению стиля.

Излишество подобно заразе. В свое время Марк Аврелий…

– Что ты там делаешь?

Да ничего я не делаю.

Подумаешь, оставил незначительную меточку без цвета и почти без запаха. Излишество, как известно…

– А ну иди сюда.

Сию минуту. Нужно выгнуть спину, хвост трубой и торопливой пробежкой с боданием под колено изобразить крайнюю степень истощения по поводу общения. Излишество – есть суть…

– Чего ты там терся о ботинки?

Ну ты же их все равно не будешь нюхать. Послание не для тебя. Что же по поводу излишества…

– Ты что, нассал?!

Вы теперь понимаете, в каких выражениях…

– Я тебя спрашиваю!

А что там спрашивать. Никакого излишества, и ты, с твоим примитивным обонянием… Ну, нюхай-нюхай. Ну, что? Ну, как?

– Не дай Бог нассышь!

Я же говорил, что не унюхаешь. Я же предупреждал. И не следовало тыкаться носом. Вон он у вас весь в сапожном креме, Боже ж ты мой!

– Обувь невозможно оставить.

Интересно, где ты ее оставляешь? Спишь небось на службе, герантозавр. И ботиночки снимаешь. Тут-то кошечка их и находит под твой академический храп. И как же ей при этом не ощущать одиночества?

Как же ей не тосковать.

Ну, да.

Уж мы бы ее утешили.

А сколько тем! Сколько можно было бы при этом развить всяческих тем. Вот хотя бы такая: «Критика: лов перелетных означающих». В указанном труде критика посредством суждения выявляет механизмы порождения и функционирования эстетического объекта.

Каково, а? То-то.

И так далее, и так далее.

Сколько тем.

И… то тем, то этим… глядишь, и достигли бы взаимопонимания.

Это я о кошечке и способах утешения.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

посвященная призракам

А мой бедняга уже уснул.

Съел чего-то прямо в шинели из холодильника и немедленно стоя уснул.

Боже правый! Просто кляча после забега.

Меня что всегда потрясает: указал, уличил, наорал и расставил всех по углам, после чего немедленно забылся и уснул.

Встал – ничего не помнит.

Скажите, как это у людей получается?

Как получается каждый день начинать с того, чтобы заново быстренько всему обучиться?

О разуме ни слова.

А также ни слова о самоуважении, самоанализе и взгляде со стороны.

Спит.

Не знаю, что они там на службе делают и как можно из человека за день все так вытрясти, чтоб он стоя спал.

Сейчас проснется, доест, разденется и полезет в кровать, где снова уснет, потом вскочит через два часа с растаращенными глазами, схватит будильник и в темноте попытается рассмотреть, правильно ли он установил время подъема, а в четыре утра сходит в туалет.

Он мне так всех привидений распугает.

У меня же бывают приличные призраки: Генрих Восьмой, уморивший любимую Анну Болейн, его дочь Елизавета.

Надеюсь, никому не требуется объяснять и всем известно, что коты общаются с привидениями.

Причем есть привидения люди, а есть – коты.

Последние надоели мне до смерти.

Выходят по ночам без предупреждения прямо из стены.

Встреча с ними не сулит человеку ничего хорошего.

Другое дело я. Тени котов я посылаю в Пермь прямо с порога.

И потом читаю в одном паранормальном издании: «В Перми три черных кота вышли из подъезда жилого дома и вошли в стену напротив. После чего три экстрасенса, не сговариваясь, всю ночь кукарекали, а депутат Законодательного собрания Волосюков всенародно обещал не воровать».

Да.

Странные, однако же, возникают последствия посещения Перми.

То ли дело Генрих Восьмой. Его интересует только будущее Соединенного Королевства.

– Милый Эдвард! – обращается он ко мне всякий раз, возникая из шторы, так, будто мы расстались минуту тому назад. – Меня не может не волновать существование моих подданных. Ты же знаешь: король обречен на вечные терзания. Ему кажется, что усилия его, в свое время направленные во благо, оказались недостаточными, и теперь его страна не занимает подобающего места.

– Ваше прошлое величество! – отзываюсь я в качестве «милого Эдварда». – Короли – что вершина арфы: тронь любую струну – и ее содрогания не останутся незамеченными. Короли – это узлы во Вселенной. Множеством нитей они связаны с прошлым, но еще более – с будущим. Но они не виновны в звучании. Они лишь соединяют в себе все нити, чтобы затем распустить их в грядущем.

– Я исчезаю, мой верный друг, прими нашу признательность за утешение.

Вот вам, пожалуйста.

Интересно, почему он называет меня Эдвардом?

Может быть, в прошлой жизни я был советником двора его королевского величества? Во всяком случае, его дочь называет меня Дорианом.

– Больше пиратов! Казна пуста, а посему смерть всем ради величия нации! – Вот вам боевой образец.

И еще она говорит:

– Я поцелую змею, если это будет необходимо. Помните, Дориан, чтоб господствовать на море, все средства хороши. И золота, золота, золота! Мне нужно много золота в корону моего королевства. Будьте с дикими народами еще более диким, с храбрыми более храбрым, с подлыми более подлым. Цель – все, остальное – ничто. Я отпущу вам любые грехи, кроме пренебрежения интересами короны. Идите, и да поможет вам Бог.

Вот баба, клянусь чреслами Геркулеса!

Она появляется сразу же после своего папаши, и речь у нее всегда одинакова: я под видом несчастного Дориана должен немедленно отправиться в путь, чтобы огнем и мечом добыть ей величия.

Представляю себе, что меня ждет, если я ей это величие не добуду. В старой доброй Англии существовала масса симпатичных способов казни.

Особенно меня трогает заливка свинца в раскрытые уши.