Я подняла голову:

— Уже сама не знаю.

Гаар побледнела. Повертела глазами, будто соображала. Решительно поднялась:

— Пойдем.

Я нахмурилась:

— Куда?

— В медблок.

Она взяла меня за руку и подняла рывком. Я отдернула руку, спрятала за спиной:

— Я никуда не пойду. Я не сумасшедшая.

— Нужно просто убедиться, что ты все придумала.

Я инстинктивно попятилась:

— А если нет?

Гаар казалась перепуганной:

— Тогда тем более надо идти. Если узнают, что ты знала и скрыла… Что я знала и скрыла… — Она покачала головой: — Будет только хуже. Поверь, Лелия, будет только хуже. Ты сильно пострадаешь. Рано или поздно все всё узнают.

Я вновь отступила на шаг, холодея:

— Я не пойду.

Гаар опустила голову:

— Прости, но тогда пойду я. Не могу не пойти. Ради тебя. — Она помедлила, казалось, ей было чудовищно стыдно за эти слова. Сиурка порывисто кинулась мне на шею, обняла, стискивая изо всех сил: — Но будет стократ лучше, если ты придешь сама. Умоляю, во имя Нмаана, послушай меня. Подумай о себе.

Казалось, меня заключили в самую сердцевину ледяной глыбы. Сковывая нестерпимым холодом, оглушая. А вокруг рушился мир. Я будто видела сквозь кристальную толщу размазанные цветные пятна и слышала далекие вибрации отголосков шума. Настойчивые слова Гаар прошивали виски, словно пули, одна за одной. Она была права. Как бы я не пыталась оправдаться — она была права. Я должна идти в медблок.

Наконец, я решительно кивнула и пошла к двери, теперь отчаянно надеясь только на то, чтобы мне не пришлось жертвовать крошечной жизнью. Я этого не вынесу.

* * *

Я села на кушетке, от страха поджимая ноги. Тимон вытянул из анализатора длинную белую ленту, заполненную непонятными знаками:

— Сиди здесь.

Я умирала от ужаса и неизвестности. Медблок теперь и без того вызывал у меня самые отвратительные ассоциации. Тишина и этот стерильный запах. Казалось, здешний воздух при вдыхании обеззараживает и убивает все внутри. Плохое, хорошее, живое… Остается только неприятная скрипящая чистота.

Я мучительно прислушивалась, будто это могло помочь проникнуть в мысли вальдорца-полукровки. Что он читал на этой проклятой ленте? Я чувствовала себя как на суде. Будто вот-вот вынесут приговор. Конечности заледенели, круглая лампа, похожая на глаза огромного паука, невыносимо светила в лицо. Аж наворачивались слезы. Или это вовсе не от яркого света… Я обхватила себя руками и раскачивалась вперед-назад, чтобы унять дрожь в теле.

Я все же не выдержала. Слезла с кушетки, подошла к двери, за которой исчез медик:

— Что там, господин Тимон?

Ответа не последовало. Я боялась заглянуть внутрь, мне никто не разрешал. Слышала лишь звуки. Шорохи, шаги, писк приборов. Но биение моего сердца перекрывало их все.

— Я велел тебе оставаться на кушетке. Вернись на место. Впрочем…

Я уже направилась обратно, но медик вышел, ухватил меня за руку повыше локтя и подтолкнул к противоположной двери. Той самой, за которой я много времени провела «растением». Я услышала писк замка. Порывисто развернулась и инстинктивно коснулась закрывшейся створки ладонями.

Он меня запер.

Теперь стало еще хуже. Я сжалась, обхватила себя руками, вцепившись в платье, тянула так сильно, будто хотела разорвать. Ходила вдоль белой стены вперед-назад, не находя себе места, не в силах присесть. Меня мелко бесконтрольно трясло. Неизвестность — худшая из пыток. Неизвестность пожирает изнутри, как прожорливый червь сердцевину плода. Остается лишь пустота, заключенная в тонкую кожуру. Я казалась себе хрупкой, как тончайшее дутое стекло.

Чем больше проходило времени, тем сильнее я укреплялась в мысли, что мои подозрения были не напрасны. Или, я подлежала наказанию уже за одну только эту мысль? Что посмела вообразить подобное? Я вспоминала блеклые глаза управляющего и лишь еще больше уверялась в этой догадке. Зря я послушалась Гаар. Но она сумела убедить меня, напугать… Я будто перестала соображать. Но теперь было слишком поздно. Что же я наделала!

Теперь управляющий получит повод. Он не упустит возможности избавиться от меня. Какой бы результат не озвучил Тимон. Кажется, паук победил. Вот так просто. Будто пришиб щелчком пальцев беспомощную муху.

Дверь щелкнула и отворилась. Я вздрогнула всем телом от этого неожиданного звука. Испуганно обернулась и застыла, будто парализованная. Трудно было бы описать, что выражало лицо паука, который показался в проеме. Пожалуй, разом на нем отражалось буквально все: от сомнения и страха до превосходства и полного умиротворения. Он представлялся мне сейчас необыкновенно уродливым.

— Иди за мной.

Я инстинктивно попятилась, будто хотела сбежать. Но бежать было некуда. Позади меня находились лишь больничные койки и череда узких окон. И если я каким-то чудом выпрыгну в окно — меня просто поймают в саду. Не более того. Лишь в этом вся разница.

Казалось, управляющий читал все эти сомнения на моем лице. Его — украшала тонкая дуга. Уголками вверх. Будто старательно, с нажимом, выведенная карандашом. В глазах с десятком зрачков плясали лукавые искры. Он наслаждался моей беспомощностью, моим страхом. Поправил полу зеленой мантии:

— Иди за мной. Или потащат силой.

Огден направился к выходу, и мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться.

Когда мы вышли из медблока, я увидела за своей спиной зеленые куртки охраны. Мы двинулись по галерее, но я не чувствовала ног. Казалось, кости и суставы размякли, сгибались под тяжестью тела. С каждым шагом представлялось, что голени гнутся пополам. Меня буквально тошнило от страха. И от духов управляющего.

Я видела перед собой зеленую спину с мягким обрисом плеч. Жидкие блеклые волосы взлетали при каждом шаге, как тенета. В бликах света просматривалась глянцевая розовая лысина. Даже его походка была мягкой и вкрадчивой, будто паук ступал сначала на носок, и только потом переносил вес на пятку. Теперь мне казалось, что именно так ходят подхалимы.

А я думала о том, что будь у меня нож, я бы, не задумываясь, воткнула острие в его спину. Может, не один раз.

Мы спустились по узкой лестнице для рабов, миновали холл и вышли в сад. Меня окутал до боли знакомый разогретый аромат бондисанов. Солнце слепило, ласкало кожу. Кварцевая крошка хрустела под ногами. Чем дальше мы удалялись от дворца, тем сильнее меня охватывала паника.

Огден меня продает.

От этой мысли хотелось умереть. Я беспомощно оглядывалась, будто пыталась уцепиться за сам воздух. Но спасения не было. Мы углублялись все дальше и дальше в сад, в сторону ворот. Шли по дорожке между садовыми павильонами — приземистыми строениями из белого мрамора.