— Тогда какое тебе дело?

— Никакого. Ты прав, абсолютно никакого. Это твои проблемы, они меня совершенно не волнуют. Я так и сказала Нику, а он…

— Ах, Нику. Так вы с Ником обсуждали мои дела? Мой весь из себя идеальный брат… и вся из себя идеальная Розалинда… решали за меня, как мне жить? Вот уж это я точно терпеть не собираюсь! — Томми сорвался с места, шумно топая описал круг по прихожей и снова остановился перед Розалиндой с явным намерением испепелить её взглядом.

В тех редких случаях, когда Розалинду доводили до крайности — а именно это, как считала сама Розалинда, с ней только что произошло, — она тоже могла испепелить кого угодно. Поэтому она немедленно обратила испепеляющий взгляд на Томми, два испепеляющих взгляда скрестились — и это было жуткое, убийственное зрелище. А поскольку ни один из скрестивших взгляды противников сдаваться не собирался, они бы стояли и стояли так сто часов подряд — если бы из кухни не высунулся жующий Саймон.

— Слушай, Гейгер, у тебя там арахисовое масло кончается, — сказал он, но вдруг умолк и втянул голову в плечи: сразу два убийственных испепеляющих взгляда обратились на него. — Ладно, я пошёл.

Когда Саймон убрался обратно на кухню, Розалинда почувствовала, что у неё не осталось силы во взгляде. И слов тоже не осталось. Какая же она была дура! Дура, что начала этот разговор, дура, что дала слово Нику, — кругом дура.

— Извини, Томми, — сказала она.

— Да пожалуйста.

— Я пойду.

— Ага, давай, — сказал он. — Иди.

И силы во взгляде у него ещё было предостаточно.

Понимая, что ни за что не сможет пройти ещё раз через кухню с футболистами, Розалинда развернулась и вышла из прихожей прямо на улицу. И хотя она совсем не собиралась хлопать дверью, она всё-таки хлопнула дверью.

Глава четырнадцатая Горячие бутерброды с сыром

Джейн считала, что без трагических дней в жизни вполне можно обойтись. Она, например, никогда не устраивала трагические дни Сабрине Старр. И Радуге тоже — ну, не считая того дня, когда жрец чуть не вырезал ей сердце. Но ведь он его не вырезал!

И, кстати, вторая половина того же дня прошла у Радуги просто замечательно: все считали её героиней, и даже Койот в конце концов сообразил, что он, оказывается, влюблён в Радугу, а вовсе не в её сестру.

Так за что же самой Джейн выпал сегодня такой беспросветно трагический день? Она сопротивлялась изо всех сил, но что она могла поделать? Сначала ей пришлось провожать Скай, которая вместе с тётей Черчи уезжала в Бостон. Хотя на самом деле это Джейн должна была ехать в Бостон, а Скай должна была её провожать — и так бы оно и было, если бы не Радуга с её знаменитым благородством. Возможно, по части благородства у неё получился даже некоторый перебор, думала теперь Джейн (хотя когда писала пьесу, она так не думала). И вообще ей теперь, пожалуй, больше нравились жизненные взгляды Сабрины Старр, в которых этого самого благородства чуть поменьше. Джейн твёрдо обещала себе, что в следующий раз, когда Пёс будет тянуть жребий, она прислушается к советам Сабрины, а не Радуги.

А потом, уже после того как Скай уехала в Бостон, у «Пиццы» была игра, причём с самой слабой командой лиги. Даже в отсутствие капитана они были просто обязаны победить с разгромным счётом, а в итоге проиграли один — ноль. И кто, спрашивается, эта бездарь, которая не сумела вкатить два лёгких мяча в ворота противника? Кто она?

— Джейн Летиция Пендервик, — сообщила Джейн потолку своей комнаты. — Коей остаётся теперь в одиночестве возлежать на своём ложе и предаваться отчаянию.

Интересно, подумала она, а что вот прямо сейчас делает Скай? Они с тётей Черчи уже должны быть в Бостоне. Наверно, обедают вместе с Джеффри в каком-нибудь шикарном ресторане. И может быть — ну всё-таки может же такое быть, да? — Джеффри чуть-чуть разочарован, что к нему приехала Скай, а не Джейн.

Пошарив рукой под кроватью, она выудила оттуда голубую тетрадку, затем ручку и написала:

— Джеффри, Джеффри, я так счастлива, что мы наконец снова вместе, — воскликнула Скай.

— Да. Я понимаю. — Джеффри отвернулся, чтобы скрыть свою досаду.

— Что такое? Ты не рад меня видеть?

— Конечно, рад, дорогая Скай. — Когда он снова обернулся к ней, его лицо светилось неподкупной честностью. — Но я бы предпочёл видеть твою прекрасную и талантливую сестру Джейн.

— Ха. — Перечитав, Джейн принялась яростно вымарывать написанное. — Так прямо и сказал: прекрасную и талантливую!

Ладно, а дальше-то что делать? Нельзя же лежать и предаваться отчаянию весь день. Кстати, раз уж она докатилась до отчаяния — может, пора заняться уборкой? А то её половина комнаты в последнее время стала какая-то страшноватая. На неё даже отрешённым взором и то смотреть тошно. Джейн неохотно поднялась с кровати и побрела по кругу, пиная и отодвигая с дороги разбросанные по полу вещи и с каждым пинком как бы совершенно случайно оказываясь всё ближе и ближе к столу, на котором — тоже совершенно случайно — лежала раскрытая книга «Изгнанницы влюбляются»[27]. Даже не взгляну на неё, пока всё не уберу, сказала себе Джейн, но тут же взглянула — и вскоре забралась обратно на кровать в обнимку с «Изгнанницами». Но книжка почему-то очень быстро кончилась, и Джейн поставила её на полку. Вот всегда так: читаешь, читаешь любимую книжку, а потом она заканчивается, и приходится её откладывать как минимум на несколько месяцев. Такое правило Джейн установила для себя сама, после того как прочла «Других»[28] дважды за одну неделю: оказалось, это даже хуже, чем съесть в один присест три куска шоколадного торта.

Так, что бы ещё такое почитать? Только не про зимовку Джорджа Вашингтона в Вэлли-Фордже! Джейн даже поморщилась, вспомнив про школьное задание. Наверняка не книжка, а урок истории, замаскированный под книжку[29]. Она ещё раз обошла комнату, задумчиво проводя пальцем по корешкам книг: сначала тех, что на полках, потом тех, что на полу. Но почему-то ни одна из книг ей сейчас не подошла, и она побрела к окну. За окном был прекрасный солнечный день, на небе — облачка, на земле — лоскутное покрывало из ярких листьев.