В канун Рождества – шел мой первый год резидентуры – меня вызвали на ковер к начальству. Главврач сидел за столом; кроме того, в кабинете присутствовали все остальные врачи.

– Мы бы хотели поговорить о результатах вашей работы, – начал главврач. – Возникли вопросы по поводу того, как вы заботитесь о пациентах, и это всерьез беспокоит нас.

Я немедленно поднялся.

– Можете не продолжать. Если ко мне есть претензии, то хотелось бы увидеть документальное тому подтверждение. Я серьезно отношусь к врачебным обязанностям и не собираюсь выслушивать обвинения в свой адрес без соответствующих доказательств.

Слишком много лет я был свидетелем того, как обращались с моей мамой врачи, которым было наплевать на нее. Я видел, как ею пренебрегали. Как пренебрегали всей моей семьей. Я знал, что хорошо забочусь о пациентах. Я выслушивал их. Я по нескольку раз перепроверял все, что касалось медицинского ухода за ними. Я приходил после работы, чтобы посидеть с ними. Я знал, что главврач говорит неправду.

В комнате воцарилась тишина. Главврач принялся неуклюже перебирать бумажки на письменном столе.

– Ну-у, – запнулся он, – по сути, дело не совсем в этом. Дело в том, как вы себя ведете. Нам кажется, что вам здесь не очень нравится, потому что вы постоянно всем перечите. И мы решили установить за вами надзор. Следующие шесть месяцев мы будем пристально наблюдать за вашей работой. Если результат нас не удовлетворит, придется исключить вас из резидентуры.

Я переводил взгляд с одного из коллег на другого. Никто не отважился посмотреть мне в глаза.

– Если хотите меня вышвырнуть, то вышвыривайте. Прямо сейчас. Надзор для меня неприемлем. Я на это не пойду. Никогда в жизни я не был ни под чьим надзором и не собираюсь начинать сейчас.

Никто не произнес ни слова. Уволить меня не могли, и я знал, что все это понимают. Пациенты и преподавательский состав отзывались обо мне превосходно, и только главврач был недоволен мной. Кроме того, разразился бы громкий скандал.

– Подождите снаружи. Мы вызовем вас, когда примем решение.

Мне пришлось просидеть под дверью кабинета полтора часа. Я закрыл глаза и сосредоточился на дыхании, стараясь сохранять спокойствие.

Когда меня вызвали, главврач прочистил горло и сделал заявление:

– Мы решили официально не ставить вас под надзор, однако мы будем за вами присматривать. Внимательно присматривать.

Мне понадобились все силы, чтобы не рассмеяться. За каждым моим шагом и без того внимательно следили, и пусть я не лебезил перед руководством, мой врачебный талант и обращение с пациентами не могли вызвать ни малейшего нарекания. Я был самонадеян и по-прежнему верил не только в свою непобедимость, но и в то, что магия Рут никогда не подведет меня. Теперь-то я понимаю, что, может, и научился у Рут всем ее приемам, но упустил из виду самую суть того, чему она хотела меня научить.

– Что ж, – сказал я, – звучит неплохо.

Наше с главврачом противостояние длилось годами. Из меня вышел отменный специалист. Он, как и я, знал это. После того как я окончил резидентуру, он пожал мне руку и тихо произнес:

– Хочу, чтобы вы знали: все это время вы были под моим мысленным надзором.

Во мне не было покорности, а профессиональные успехи опьяняли меня.

Резидентура отнимала много времени и сил, но в выходные мы гуляли вовсю, совершенно не задумываясь о последствиях. Я усердно трудился и не менее усердно кутил. Я чувствовал себя несокрушимым. Непобедимым. Как я и представлял в течение долгих лет, теперь я носил белый халат. Я стал доктором Доти.

Ничто не могло меня остановить.

В восьмидесятых резидентура была еще изнурительнее, чем сейчас: продолжительность смены порой достигала двадцати четырех часов. Мы постоянно не высыпались и испытывали огромное давление – как внешнее, так и внутреннее. Неудивительно, что время от времени нам требовалось выпустить пар – отдохнуть от умственной и физической нагрузки. Некоторые из моих коллег начали выпивать больше, чем следовало бы, – я подмечал в них (равно как и в себе) характерные признаки. Облик алкоголизма был знаком мне с детства, но я продолжал ходить по лезвию бритвы, следя за тем, чтобы периодические попойки не переросли в пьянство. Даже в свободное время – которого было мало – я все держал под контролем. Во всяком случае, я убеждал себя в этом. Я чувствовал, как иногда просыпалась моя наследственная тяга к поискам спасения на дне бутылки, однако я не был таким, как отец. И никогда не стал бы таким.

Постепенно я забросил медитацию и визуализацию желаемого. Длинные рабочие смены не оставляли времени на то, чтобы упражняться утром и вечером. Сначала я пропускал тренировки раз в несколько дней, потом стал заниматься раз в неделю, пока в конечном счете не решил, что на это и вовсе нет времени. Я перестал пополнять список желаний. Я в точности знал, чего хочу, а также знал, насколько близок к тому, чтобы торжественно завершить свое магическое представление. Я вот-вот должен был стать нейрохирургом – специалистом, которому доверяют оперировать самую важную часть человеческого тела. Мозг управляет всем – по крайней мере, я так думал, – а я управлял мозгом. Магия Рут больше ничего не могла мне дать.

Однажды вечером я вместе с тремя коллегами решил отметить окончание изнурительного дежурства. Мы были близкими приятелями. Вместе работали, вместе ели, вместе залпом выпивали кофе в столовой. Мы были привязаны друг к другу подобно людям, пережившим вместе горе или стихийное бедствие. Мы дрались бок о бок на одной и той же войне под названием резидентура. Поскольку у нас больше ни на кого не оставалось времени, мы стали лучшими друзьями и даже своего рода семьей.

Нагрузка была экстремальной, и снимали мы ее тоже экстремальными способами. Работая в больнице, нередко видишь вещи, которые потом хочется стереть из памяти, и мы опытным путем открыли чудодейственный рецепт избавления от тяжелых воспоминаний: море спиртного, кокаин, громкая музыка и полуобнаженные девицы. Причем вовсе не обязательно в таком порядке.

Выпивать мы в тот вечер начали часов в восемь – дело было в стриптиз-баре недалеко от больницы. Мы разбрасывались деньгами, словно могли себе это позволить. Потом мы переместились в испанский ресторанчик, где ели паэлью с хамоном серрано (что-то вроде вяленой свинины, которую подают на тостах) и опустошали один кувшин вина за другим. Не уверен, когда в ход пошел кокаин, однако после того, как мы сняли со стены ресторана антикварные шпаги и устроили дуэль не на жизнь, а на смерть, нас без промедления вышвырнули оттуда.

Стояла сырая октябрьская ночь. Я помню, как, выйдя из ресторана, ощутил на щеках прохладную влагу тумана. Было приятно оказаться за пределами больницы. Было приятно чувствовать себя собой. Было приятно испытывать кайф.