и на миг словно онемела).

Видимо, на том конце провода замолчали.

(Лихорадочно). Тюмень? Сургут, Сургут, отвечайте же! (Снова напряженно слушает, меняется в лице, опускается в кресло, кричит в трубку). Третий инфаркт?! О боже!.. (Слушает). Как и где это случилось? (Слушает). Прямо там, в тайге, в экспедиции? Сюда привезли на вертолете? (Шепчет). Не верю, не верю, не верю… (Бессильно уронив руку с зажатой в ней трубкой, вся сникает в кресле).

Далекий голос телефонистки: «Днепровск? Днепровск?! Я — Тюмень. Закончили разговор?..»

Серафима молча, безучастно кладет трубку на рычаг, берет из темноты шерстяной платок, судорожно кутается в него.

Телефон снова оглушительно трезвонит, и Серафима, неизвестно на что еще надеясь, рывком хватает трубку.

Голос местной телефонистки: «Квартира?.. Два — сорок шесть — двадцать один? Говорили пять минут».

С е р а ф и м а (механически, без всякого выражения). Пять минут, пять минут, пять минут… И вся моя жизнь… Вся моя жизнь…

Свет медленно гаснет, и только после томительной долгой паузы вспыхивает луч прожектора-«пистолета». Он выхватывает из темноты неподвижную  С е р а ф и м у  в той же позе, в кресле с платком на плечах.

Бутылки вина, фужеров и вазы с фруктами на столике уже нет. Загорается еще один световой луч. В нескольких шагах от Серафимы, опираясь на палку-трость, стоит человек лет пятидесяти, с нервным тонким лицом. Прямые русые волосы падают на высокий лоб.

Это — п о э т.

Серафима смотрит на него, не отрывая взгляда, и медленно встает навстречу.

Поэт с острым интересом рассматривает ее и нерешительно приближается. Он слегка прихрамывает.

П о э т. Вот ты, значит, какая теперь, Серафима Николаевна…

С е р а ф и м а (еще отрешенно). Моя жизнь… Моя жизнь… Что же было в ней?

П о э т. Прежде всего — война, фронт, товарищ старший сержант.

С е р а ф и м а (вглядываясь в ночного гостя). Да, война. И молодость. И первая любовь…

П о э т. И поэтому ты вспомнила сейчас обо мне, Сима?

С е р а ф и м а. Прошлое человека всегда с ним.

Поэт подходит к Серафиме, протягивает ей букет белых хризантем.

(Кивком головы благодарит). Хризантемы в декабре… (Берет букет, ставит его в цветочник). Когда-то ты дарил мне васильки и луговые ромашки.

П о э т. Здравствуй, Сима-Симочка! Наша бессонная, неугомонная сестричка из дивизионного медсанбата… Ты, которой я первой отважился читать свои корявые фронтовые вирши.

С е р а ф и м а. Худющий остриженный солдатик — отважный истребитель немецких танков… Неисправимый мечтатель на костылях, веселый фантазер в застиранной гимнастерке… (Протягивает ему руку). Ну, здравствуй! Поэт удерживает ее руку в своих руках.

Здравствуй еще раз. Вчера я была на твоем вечере.

П о э т (он поражен). Все-таки пришла? Не надеялся. И даже боялся этого.

С е р а ф и м а. Но почему же? Столько вызовов и цветов!

Поэт выпускает ее руку и молчит. Он что-то почувствовал в интонации Серафимы.

П о э т. Не следовало мне приезжать сюда, в этот город. Я знаю.

Серафима молчит.

Сима, поверь, двадцать лет я отказывался от всех приглашений.

С е р а ф и м а. Если из-за меня, то напрасно.

П о э т. Сам вычеркнул себя из твоей жизни. И не имею права вторгаться в нее… Но почему-то мне захотелось в эту ночь быть вдали от своего столичного дома, от всего привычного, наскучившего. Потянуло ближе к тем местам, где мы с тобой воевали. Почему-то верилось, — в эту ночь может, должно произойти что-то такое… Какое-то новогоднее чудо! Вот поверил и все, как бывало в молодости. И позвал ее в союзники.

С е р а ф и м а. Или в судьи?

П о э т. А за что нам краснеть? (Шутливо). Были — сержанты, на гражданке — полковники! Ты, Сима, ведь стала, как хотела, геологом?

Серафима кивает.

Открыла подземное нефтяное море? Кладовую редких металлов? Или алмазную трубку?

Серафима неопределенно усмехается.

Ну, а я…

С е р а ф и м а. О, вчера в зале Дворца культуры я видела очень счастливого человека. И вполне уверенного в себе. Все хорошо, да?

П о э т. Восемь книг стихов. (Посмеиваясь). И даже однотомник с роскошным портретом на суперобложке.

С е р а ф и м а. Жена, дети?

П о э т (так же). Образцово-показательная советская семья. А у тебя, Сима?

С е р а ф и м а (показала на фото на стене). Вот сын. Женька… И друзья. Много друзей.

П о э т (присвистнул). Друзья-приятели! Мои нынешние не очень-то дорого стоят.

С е р а ф и м а (неожиданно отходит к окну, зябко ежится). Какой лютый мороз… Где-нибудь в тюменских краях, наверно, градусов сорок. И земля продубела на три метра…

П о э т. В тюменских краях… Почему именно там?

Серафима пожала плечами, вернулась к поэту.

Сын, друзья… А ты-то сама, Сима? Как и чем живешь?

С е р а ф и м а (сухо). Живу. Работаю.

П о э т (ему не понравился ее тон). Тогда, в госпитале, ты замахивалась, Сима, сразу на весь мир. Вчера хотела стать врачом, сегодня — переводчиком, назавтра — геологом…

С е р а ф и м а. И тут-то ты и поймал меня и сказал: «У тебя характер первооткрывателя, ты — непоседа, бродяга, и тебе, как ни странно, очень идут кирзовые сапоги…» Это ты первым разглядел, открыл меня…

П о э т (принимая вызов). Да, а потом, после войны, забыл тебя. Не сразу, нет, но забыл… Первые стихи в больших газетах, первые книги, рецензии, дурман успеха и признания… Столица, друзья-почитатели, девушки-поклонницы… Мне казалось, — сейчас мы уже не поймем друг друга, жизнь в совсем разных измерениях… Так было, да. А потом… все последние годы просто мучило желание увидеть тебя, хоть заглянуть в глаза.

С е р а ф и м а. Зачем?

П о э т. Теперь мне это было необходимо. Огневая, чистая, неподкупная душа. Она-то, уж наверно, открыла свой секрет жизни!

С е р а ф и м а. Я? Секрет жизни?!

П о э т. О, я не забыл твой взгляд, который заставлял раненых подавлять стоны… И твое письмо в сорок восьмом. Письмо будущей хозяйки земли в ее сапогах-скороходах! (Достает письмо). Узнаешь?

С е р а ф и м а (вздрагивает). Единственное мое письмо…

П о э т (протягивает листки). Не терпится взглянуть на себя тогдашнюю?

Серафима потянулась за письмом, но тут же отпрянула.

(С крайним удивлением). Не хочешь?

С е р а ф и м а. Хранишь до сих пор… Зачем?

П о э т. Потому что не ответил на него.

С е р а ф и м а. Лепет. Романтический лепет девчонки.

П о э т. Нет, здесь само наше время. То незабываемое, святое наше время. (Ходит, прихрамывая по комнате, стараясь все реально представить себе). Невиданный на юге мороз… Странно, совсем как сегодня! Твои пальцы задубели от него… Здесь — печка-буржуйка, которую и топить-то нечем. На ногах валенки отца (смотрит на его портрет), на плечах солдатский ватник…

С е р а ф и м а. Твой. Твой подарок.

П о э т. Колено вытяжной трубы выходит сюда, в окно, ветер гонит дым обратно, страшно кашляет отец с его простреленными легкими. (Подсаживается к столику, вспоминает строки письма). Долгая-долгая ночь над учебниками и конспектами, все, чему учили в школе, перезабыла за войну. Ухожу на лекции и не знаю, застану ли потом отца в живых. На все — про все —