– Работа для них особенно важна, потому что обеспечивает материально и их детей.

Он собирался вложить в эту ферму большую часть денег, заработанных в течение последних двадцати пяти лет, и надеялся, что она будет крупнейшей в Европе. Луис спросил Фрэнсис об обороте „Шор-ту-шор". Она назвала цифру.

– И это при двух сотрудниках?

– Одна работает полную рабочую неделю, вторая – неполную, и я.

– Неплохо.

– Да вы бы уж помолчали, – без всякой злости заметила Фрэнсис.

Луис улыбнулся.

– Через десять лет, когда вы будете в моем возрасте, вы станете ворочать миллионами.

– Мне достаточно и сегодняшнего уровня.

Ей действительно этого было достаточно, думала она сейчас, но проблема состояла в том, что небольшой бизнес имеет обыкновение разрастаться, как бы кто ни старался это приостановить. Ведь приехала же она в Испанию, хотя клялась себе, что Италии для нее и ее клиентов будет вполне достаточно. И вот, на заднем сиденье машины лежит шляпа, купленная ей мужчиной, с которым она предполагает делать бизнес. А сколько они успели поговорить за это время о делах? Да почти нисколько.

– Поговорите обо всем с Хуаном, – предложил Луис, адресовав ее к менеджеру гостиницы, – обсудите с ним цены. Вам нравятся мои гостиницы, мне нравится ваша фирма. На этом мы с вами сошлись, что осталось – это деньги, вот и обсудите вопрос о деньгах с Хуаном.

Хуан был маленьким, подвижным и очень пекущимся о хорошем мнении со стороны Луиса. Это делало его немного необъективным по отношению к Фрэнсис, которую, как бы там ни было, Луис лично привез в Мохас, и заставляло слишком много улыбаться. Было похоже, что дело у них пойдет без осложнений. Фрэнсис собиралась забронировать шесть из десяти двойных номеров гостиницы на неделю в мае и на неделю в октябре следующего года по специальным расценкам, с завтраком и обедом. Обе стороны договорились рассматривать это как эксперимент, чтобы посмотреть, какова будет реакция у клиентов „Шор-ту-шор". Лично у Фрэнсис не было никаких опасений. Гостиница с ее прохладными, запутанными двориками, удобными, с любовью обставленными спальнями, красивым тенистым садом и прекрасной кухней не могла не понравиться. Как и вся окружающая местность, где возможности для любимых англичанами прогулок пешком были неограниченны…

– Что вы за нация – ходить пешком для удовольствия? – говорил Луис. – Здесь мы ходим пешком только для того, чтобы добраться до нужного места.

…Замечательные виды, интересная флора и фауна. Так же как и сама Гранада, экзотическая и неожиданная, где сегодняшние католики хранят в памяти веками укоренившееся мавританское прошлое.

„Так странно, – думала она, мечтательно уставившись в небо, – что здесь мне даже не пришлось заботиться о делах, все устраивалось само собой. Как будто стоишь на берегу моря и позволяешь каждой накатывающей волне приносить тебе то, что ты хочешь, даже если ты и не знаешь, чего же тебе хочется, но, получив, уже боишься потерять".

Луис положил трубку.

– Современная экономика. Глупость! В будущем году, наверное, будет дешевле импортировать кожу для наших туфель из Аргентины, чем использовать испанскую. Я разбудил вас? Вы спали?

– Нет.

– Вы проголодались?

– Пока нет.

– Фрэнсис, я хочу показать вам еще кое-что до нашего отъезда из Мохаса. Затем мы отправимся в Кордову.

– Завтра?

– Или послезавтра.

– Но в пятницу я должна улетать домой.

– Почему?

– Не спрашивайте почему. Вы сами знаете. Меня ждут дела, как и вас.

– Иногда нам приходится нарушать правила или подправлять свои планы. Разве вам не хорошо сейчас?

– Вы же знаете, что хорошо.

– Тогда на данный момент это важнее вашего или моего бизнеса. Есть такое ужасное английское слово „благоразумный". Я не переношу его. Это слово не имеет ни малейшего отношения к тому, что следует считать разумным.

– Раньше оно имело отношение к разуму, чувствам. Им определяли думающего, эмоционально переживающего человека.

– Серьезно?

– Да.

– Тогда я его прощаю. Я буду использовать его в старом смысле. А сейчас, Фрэнсис, я хочу, чтобы вы были благоразумны в том смысле, когда разум дарит благость через осознание своих чувств.

Она не смогла ответить. Она только отвернулась, чтобы скрыть лицо, полное восторга. После небольшой паузы Луис неопределенно хмыкнул, поднял трубку аппарата сотовой связи и стал набирать номер в Мадриде.

Этой ночью ей снилась Лиззи.

Она поднималась вверх по дорожке к дому Джулиет и слышала, как кто-то плачет. Этот плач становился все громче и громче, а затем она увидела, что человек, который плакал, бежит ей навстречу. Когда бежавшая фигура приблизилась, Фрэнсис увидела, что это была Лиззи, выглядевшая очень молодой, лет двадцати, с длинными волосами, в одном из халатов Барбары. Когда они поравнялись, Фрэнсис протянула руки, чтобы обхватить Лиззи, но та не обратила на сестру никакого внимания, продолжая с плачем бежать дальше, мимо нее, а затем исчезла. После этого Фрэнсис видела еще несколько мимолетных снов. Один из них про Гранаду, про украшенные резьбой арки Дворца Львов в Альгамбре. Но когда утром она проснулась, то помнила только сон про Лиззи.

Поутру ее комната была чудесной. Прохладная, со светлым голубоватым воздухом, как в доме на берегу моря, со шторами, мягко шуршащими по кафельному полу. Женщина, жившая на ближайшей улочке, прямо под гостиничным садом, кричала, как и каждое утро: „Пепе! Пепе! Пепе!" – зовя своего маленького сына. Фрэнсис ни разу не слышала, чтобы он ответил. Видимо, он не хотел идти в маленькую, чисто выбеленную школу у церкви и теперь прятался где-то, озорной, подвижный маленький испанский Сэм.

Она села в кровати, откинув белую вышитую простыню. Вышивка была сделана, как сказал Хуан, двумя пожилыми женщинами из деревни, которые еще с подросткового возраста плели кружева, но теперь плохое зрение не позволяло им больше заниматься этим ремеслом. Почему она думает о Лиззи? Почему она увидела ее в этом тревожном сне? Фрэнсис опустила ноги на гладкий пол. Может, в Англии идет дождь, и, может, он идет над тем местом, где была сейчас Лиззи? А может, причиной всего было застарелое чувство вины перед сестрой, вины за то, что она никогда не раскрывалась перед ней до конца, ценя свою маленькую свободу? За то, что она любит сестру и ее семью, но уже не нуждается в них в такой степени, как раньше? Видимо, теперь это ощущение вины тяжело заворочалось, словно доисторическое чудовище, в подсознании Фрэнсис и проявилось в этом странном сне. Фрэнсис потянулась, потом подошла к окну и раздернула шторы.

Окна были открыты, как и в течение всей ночи. Внизу, в зеленом, полном цветов саду, Хуан поливал растения в кадках, а толстый официант раскладывал желтые подушки на белых железных стульях и сметал с таких же железных столов опавшие листья. На одной из крошечных травяных лужаек сидела собака Хуана, маленькая забавная дворняжка с закрученным колечком хвостом, и чесалась. Ее клиентам понравилась бы эта собака, подумала Фрэнсис, как понравились бы и расставленные повсюду каменные горшки с геранью, и заросли плюща, грациозно обвивающего чугунные балюстрады. Единственное, чего им будет не хватать, так это шезлонгов, в которых они читали бы толстые романы и еще более толстые мемуары, а также и „Дэйли телеграф" трехдневной давности, купленную в Малаге. Она должна будет сказать Хуану о шезлонгах, она объяснит ему, что они составляют часть английской жизни, столь же необходимую для англичанина, как и джем на завтрак.