Но стук повторился.

Я встал, покачнулся и запнулся о пустую бутылку, но всё же доковылял до входа. Отпер замок и приоткрыл дверь, и тут же меня отбросило назад, затопив резкой жгучей болью. Я упал на задницу, не хило так отбив и её, и схватился за нос. Руки сразу окрасились в кровь. Краем глаза заметил широкие тяжёлые шаги, прежде чем меня подняли за грудки и встряхнули.

— Ромыч, какого хера?! — разъярённо прошипел мне в лицо Лекс.

Я попытался оттолкнуть эту махину от себя, и хоть был далеко не рахитичным, эту гору сдвинуть не получилось.

— Отпусти, — удалось прохрипеть. — Больно, блядь.

— Она так же тебя просила?

— Лекс!

— Трахать бабу без её согласия — это дно, Рома!

Лёха разжал хватку, и я мешком обмяк на пол, закашлявшись. Встать не получилось, да и не хотелось. Он прав. Сотню, тысячу, миллион раз прав, только поздно уже.

— Думаешь, я не знаю? — я кое-как сел, уперев руки в согнутые колени, и сплюнул кровь прямо на пол. — Думаешь, сам не в шоке?

Шевцов впечатал ладонь в косяк двери, а потом сел рядом со мной, стукнувшись затылком о гипсокартонную стенку.

— О чём ты думал, бро? Совсем ёбнулся?

— Воспитывать меня решил, Лекс? — горечь разлилась во рту. — А сам-то намного лучше? Уже забыл «Чёрного дракона»?

— Не сравнивай, мать твою, Ромыч. Это был БДСМ-клуб, там всё по согласию. Любой жесткач всегда был по согласию и обоюдному желанию. Так что не пытайся оправдаться за мой счёт. Я много дерьма натворил, но изнасилование туда не входит.

Вы когда-нибудь слышали, как трещат человеческие кости, когда ломаются? Нет? А я слышал. Когда Лекс вернулся из армии и узнал, что три придурка напали на его сводную сестру, теперь уже жену, в парке вечером и пытались пристроить свои члены к ней в рот, то выследил каждого ублюдка. Первый раз я был с ним, и пришлось наблюдать, как ломается человеческая рука сразу в двух местах под спокойное сказанные: «Ты даже дрочить теперь не сможешь, мразь». Про армию Шевцов рассказывал мало, но однажды признался, что несколько лет работал в горячих точках дознавателем. И это представить не трудно, скажу я вам.

— Я будто опомнился уже потом. Будто башку напрочь снесло. Я чмо, мудак, козёл, грёбаная сволочь, Лёх, думаешь, не понимаю этого? — кровь из разбитого носа стекала по подбородку и шлёпалась на светлый ламинат. Не капала, а именно шлёпалась, разбрызгиваясь уродливыми лужицами. — Я ведь даже не заметил, что она зажмурилась, понимаешь? Ни разу ей в глаза не посмотрел. И только потом вспомнил.

Я вытащил из кармана брюк помятый листок и протянул другу. Пусть смотрит, мне уже плевать. Пусть убьёт меня прямо тут, один хрен уже ничего не изменишь.

Лекс развернул листок и поморщился. Да, друг, смотри, какое чудовище твой товарищ, смотри на её зажмуренные глаза и закушенные губы, на отвращение на лице. Я сам всё это осознал в полной мере лишь когда нарисовал. Она. Меня. Не. Хотела. Не хотела!

— И что мне делать, Лёха? Что мне теперь, блядь, со всем этим дерьмом делать? — Лекс потянулся к столику к начатой бутылке и приложился прямо с горла, а потом протянул яд мне. — Я ведь втрескался в неё, кажется.

Шевцов посмотрела на меня, подняв брови, а потом снова откинул голову, опять ударившись с силой в стену затылком.

— Ну ты и дебил, Ромыч.

Лекс уехал уже за полночь на такси, взяв с меня обещание лечь спать. И я собирался, честно. Даже душ хотел принять. Только ещё пару глотков решил сделать. Пошёл в кабинет и увидел на стуле её сумку. Не имел никакого права, но снова вторгся в личное, вывернув содержимое на стол. Зачем? А хер его знает. Косметика, кошелёк, ключи, салфетки, гель для дезинфекции рук, таблетки от головной боли. И какой-то листок. Развернув, я уставился на изображение. Ощутил тупой удар где-то в районе груди. Медицина утверждает, что там находится сердце. Придётся ей довериться, потому что я такого долбанного дискомфорта в этой области не ощущал никогда. В руках у меня был мой рисунок, тот самый, что я оставил ей под подушкой.

Я снова сел на пол, теперь уже в кабинете. На самое дно, как сказал Лекс. Что бы я не сделал, она никогда меня не простит. За шесть лет не простила обидные слова, сказанные глупым мальчишкой на выпускном, а то, что я сотворил с ней сегодня, Аня не переступит вовек.

Она права, я сволочь. Эгоист, зациклившийся только на собственных желаниях. И таким был всегда, чего уж тут. Просто раньше не было преград, и то, чего я хотел, всегда само шло в руки. Но стоило чему-то пойти не так, и я крупно облажался.

Что же я сотворил с тобой, Фенек? И как мне жить теперь с этим? Что делать?

Не знаю, сколько раз я отключался и сколько раз потом, едва продрав глаза, снова тянулся к бутылке. Пытался не думать, забыться, не вспоминать её побелевшие сжатые губы, выбить из башки слова, смысл которых дошёл только потом: «Не надо, Рома, я не хочу». Не хочу. Она не хотела, а мне было плевать. Я слышал только шум собственной крови в ушах. Мразь.

В таком состоянии, сидящего у стены на полу в кабинете, меня и нашёл отец.

— Роман, сынок, что случилось? Ты не пришёл на презентацию, а ты бы её не пропустил.

Да, точно. Презентация. Вот же дерьмо.

— Прости, пап.

— Рома? — отец присел рядом, оттолкнув в сторону пустую бутылку. Надо же, он почти не расплывался перед глазами. — Какого чёрта? Что произошло?!

Отец встряхнул меня за плечи, прикоснулся к разбитому носу. Он выглядел обеспокоенно, переживал, что его любимое и единственное чадо обидели. Так надо развеять его сомнения.

— Пап, — горло саднило так, что пришлось откашляться. — Твой сын — дерьмо.

Я поднял глаза и посмотрел в отцовские. Словно обжёгся, представив, какое разочарование вызовет в них правда.

Прямо в дорогущем костюме, отец сел на пол напротив меня. Родительские глаза горели тревогой.

— Я слушаю, сын. Рассказывай.

Он делал так всегда, когда я был маленьким, когда был подростком. Родители любили меня, и, несмотря на занятость, всегда находили для меня время. Грех жаловаться. В отличие от многих моих друзей, я мог этим похвастаться. Отец был моим другом и наставником, всегда старался не осудить, а направить. Я без страха сознался ему в четырнадцать, что попробовал шмаль, когда меня рвало в ванной. Поздатыльников, конечно, отгрёб, но без зверств. И я подвёл тебя, папа. По-настоящему.

— Аня. Моя помощница.

— Так, — нахмурился отец. — Внучка профессора. Хорошая, способная девочка. Рома, только не говори, что ты…

— Влюбился, пап. А ещё я изнасиловал её вчера.

Выстрел достиг отцовской груди, и я услышал сдавленных вздох.

— Господи, — отец уткнулся лбом в кулак. Его голос прозвучал хрипло и приглушённо. — Господи, Рома…